Тариф на любовь

Сакредова Ольга

— Я не могу, — она поперхнулась от своего хрипа, сухо прокашлялась, — не могу это видеть! Убери его!

Иван не столько расслышал, сколько догадался. Один миг он смотрел на Настю, потом завершающим ударом въехал в солнечное сплетение. Юлик начал сползать по стене не дыша. Иван подхватил его за грудки и вытащил на лестничную площадку.

— Что ты успел рассказать Насте? — охрипшим от сухости в горле голосом спросил он.

— Он-на все знает…

Дальше Ивану было неинтересно. Брезгливо морщась от винного перегара, смешанного с кислым запахом пота, он подвел Юлика к лестничному пролету.

— Скажи Насте спасибо, что я остановился, — прошептал Иван и тут же

уточнил: — Мысленно скажешь. А если я еще раз увижу тебя в этом районе, не быть тебе мужчиной, понял? Будешь первым евнухом в городе. Ты все понял? Или слова на тебя не действуют — только сила?

Юлиан немного пришел в себя, во всяком случае, начал дышать и попытался поднять голову. На слова Ивана он вновь уронил ее. Ваня удовлетворился таким полуответом и толкнул его вниз. Юлик едва перебирал заплетающимися ногами ступеньки, руки цеплялись за перила, хватали воздух… Стремительное движение вниз остановила стена нижней площадки, на нее же наткнулся и затылок Юлиана. Иван проследил за торможением бывшего сокурсника, потом развернулся и вошел в Настину квартиру, закрыв за собой дверь.

— Туфли… — Девушка все еще сидела на полу и держалась за больное горло. — Его туфли.

Снова щелкнул дверной замок. В Юлиана полетела его собственная обувь. И опять тишина. Только недовольный лифт ворчит, как старый привратник, шаркающий на зов какого-то зашедшего человека.

Иван сел на корточки напротив Аси. Пальцы так и тянулись к нежной разгоряченной коже под распахнутой блузкой, но он осторожно, чтобы не напугать и без того перепуганную девушку, поправил края блузки, ласково провел по кисти, прижатой к горлу, пригладил растрепанные локоны, успокаиваясь их мягкой шелковистостью и теплой густотой.

— Очень больно, Настенька? — прошептал Иван.

Она покачала головой, избегая смотреть ему в глаза.

— Только охрипла от крика.

— Он больше не придет, обещаю. Нужно привести себя в порядок и забыть об этом. Давай я помогу тебе встать.

Ваня обхватил хрупкие плечи Аси и поднял ее. Она прильнула к его груди, вбирая его силу, уверенность, покой. Но как только ноги обрели способность держать ее, Ася начала вырываться из его объятий.

— Не прикасайся ко мне, пожалуйста, — слабым голосом просила она.

— Я только хочу помочь тебе.

— Не надо.

Ладони все сильнее отталкивали его, ноги пятились назад, увлекая за собой тело. Делать нечего. Иван ослабил объятия, но не смирился с тем, что его отвергают.

— Почему, Настя?

Она прислонилась к стене, плотно прижала к ней ладони, чтобы удержаться на ослабевших ногах, и отвернулась. Что он мог наговорить?

— Что он тебе сказал? — выпытывал Иван.

— Ничего интересного.

— И все же?

— Это касается только меня.

— И меня. Я вправе знать, что он тебе наболтал. Настенька, пожалуйста, это важно. Важно для нас двоих.

Ну почему он так действует на нее? Почему ей хочется накричать на Ваню, побить его, обидеть? Почему с ним она забывает о воспитании и наверх всплывают первобытные инстинкты?

Думать об этом было поздно. Дремавшие стихии были потревожены, и Ася чувствовала себя слишком слабой, чтобы удерживать их.

— Хорошо. Я скажу. Он называл меня сукой, испорченной шлюхой, — теперь она смотрела прямо на Ивана, и глаза ее были полны ненависти, — мелочной тварью, которая будет ползать у его ног, потаскухой из свинарника…

— Замолчи!

— Почему же? Ты хотел слышать. Тебе это важно.

— Замолчи, — уже тише попросил Иван. Он двумя руками, как шлемом, окружил голову Насти, запустив пальцы в ее спутанные волосы, и прижал к своему плечу. — Ты

отлично знаешь, что не это я хотел услышать. Может, ты решила разозлить меня? Хочешь, чтобы я догнал этого ублюдка и выбил из него мозги или что-то другое, чтобы он не смог причинить вред пи одной женщине?

— Отпусти меня.

— Почему, Настя? Почему? — Он поднял ее голову так, чтобы она смотрела ему в глаза. В них уже не было ненависти, только боль и горечь, но и Ивана терзала та же боль. — Я недостоин тебя, Настя? Я слишком грязный для тебя? Почему я не должен прикасаться, если меня тянет к тебе, как к солнцу? Чем я заслужил твою брезгливость? Я не прокаженный, не заразный, не слабоумный, не урод, в конце концов. Почему же ты отворачиваешься от меня, как от чумного? Что плохого в том, что я прикоснусь к тебе, обниму, успокою, утешу? Почему ты не видишь во мне нормального мужчину, которому не чужды проявления элементарной человечности?

Он замолчал, пристально вглядываясь в потемневшую зелень Настиных глаз. Что скрывается за этим лиственным покровом? Какие мысли и чувства таятся в этой головке? О чем кричит душа и молчат уста?

Ася не выдержала его пронзительного взгляда. Она слегка повернула голову, то ли ласкаясь о его ладонь, то ли отворачиваясь от его глаз.

— Настя, — с тихой мольбой позвал Иван. — Ты нравишься мне, очень нравишься. Я понимаю, что говорю не ко времени и не к месту. Тебе тяжело. Трудно обрести веру, когда ее предали, я понимаю. Но вдвоем легче переносить горести. Не отталкивай меня, я хочу помочь. И не хочу терять тебя. Я подожду, пока ты освободишься от него, пока боль не отпустит твое сердце. И тогда… Тогда я хочу, чтобы ты пришла ко мне. Я надеюсь на это. Пришла сама, по своей воле. Не пугливым жаворонком, но свободной, решительной, какой я тебя видел раньше, какой ты была всегда. А до тех пор не отталкивай меня, не противься моей помощи. Только знай одно, Настасья: тебе не надо быть со мной неприкасаемой. — Его голос сел до глухого шепота и теперь напоминал о морском прибое в ночи. — Да, мне хочется обнимать тебя, целовать… ласкать. Хочется ощущать твои руки и губы. Но никогда я не потребую больше, чем ты захочешь мне дать, и отдам все, что захочешь ты. И никогда не отпущу. Мы должны быть вместе, понимаешь ли ты это сейчас или нет? Вместе.

Она молчала. Ее горячее дыхание опаляло запястье мускулистой руки Ивана, щека прижималась к его ладони. Но она упорно молчала. Иван отчаялся услышать что-либо. Ему хотелось поцелуями смыть безразличие с ее лица, вернуть жизнь ее глазам, но он отважился лишь большим пальцем погладить ее щеку, перед тем как убрать руки.

— Отдыхай, Настенька. Никто не потревожит тебя до самого отчета и позже, обещаю. А я буду тебя ждать. Сколько скажешь.

Еще несколько секунд он смотрел на безмолвствующую Настю. Затем вышел, тихо прикрыв за собой дверь, и лишь там позволил себе глубоко вздохнуть.

Вот так. И свидания не назначил, и ни на шаг не продвинулся вперед, и впереди все та же постылая неопределенность.

Ася с трудом оторвала ладони от стены. Доплелась до ванны. Душ очистил ее кожу — и только. Бросила подушку на тахту, свернулась калачиком и позволила слезам очистить душу.

Юлиан не столько напугал ее, сколько разозлил, хотя были моменты, когда она теряла веру в себя. И тем не менее Иван явился вовремя. Снова он. Как ангел-хранитель. Кажется, у них обоих это входит в привычку — Асю впутывают в историю, а он ее спасает. И хотя во время борьбы с Юлианом она стучала в стену в надежде привлечь внимание соседей, но в глубине души надеялась на Ваню, поэтому не удивилась его вторжению.