Тарковские. Отец и сын в зеркале судьбы
Шрифт:
«Я вас буду только любить»
Москва – Таруса – Калинин 1936-1944
Со своей второй женой Антониной Бохоновой Арсений познакомился в 1936 году. Поначалу это был полушутливый флирт, фехтование записками.
О н:
Я вас люблю, обожаю, я преклоняюсь перед Вами в любовном трепете и молю о взаимности, Вы моя повелительница, Вы очаровательны, я покорен, Вы пленительница, несут бутерброды. Солнышко, любите меня, мы будем их есть, пожалейте меня, меня переполняют любовь и страсть.
О н а:
К бутербродам!!!
О н:
Что все бутерброды в сравнении с Вами! Вы лучше всех пирожных
А я хочу трубочку с вафлями!
Постепенно флирт перерос в серьезное чувство.
Однажды во время загородной прогулки Тоня подвернула ногу. Тарковский отвез ее к ней домой и – остался ухаживать за больной. Так они стали жить вместе, долгое время обращаясь друг к другу на «вы». (В скобках заметим, что Андрей Тарковский и его жена Лариса всю жизнь обращались друг к другу исключительно на «вы».)
Летом 1937-го Арсений Тарковский и Антонина Бохонова (по мужу – Тренина) живут вместе в Тарусе, летом 1938-го – на Волге недалеко от Твери (тогда Калинин). Иногда он уезжает по переводческим делам в Москву. Она пишет ему письма, исполненные одновременно кокетства и страдания.
Солнышко мое, чувствую я себя без Вас покинутой невестой. Мне очень надоело, что Вы не едете. Может быть, Вы раздумали приезжать?!
Но я не буду заставлять Вас на мне жениться. Я даже не настаиваю,
чтобы Вы сохраняли мне верность.
Я просто хочу, чтобы Вы приехали.
Мне без Вас скучно.
Кажется, я Вас люблю немножко.
И я хочу лунными пейзажами любоваться с Вами, а не с кем-нибудь
другим.
Вот и все.
Целую.
А. Т.
PS. Все Тарусские новости Вам расскажет Бугаевский. У Тауберга
большие огорчения. Я сочувствую ему со всей силой.
Приезжайте.
Вас здесь все любят.
Т.
Осенью 1937 года, когда Тоня была на сносях, они с Арсением поселились в ее квартире в Партийном переулке. Муж Тони Владимир Тренин благородно ушел из дома, оставив жилье жене. [22]
22
В. Тренин был в ополчении и погиб в октябре 1941 года.
В конце декабря Тоня в тяжелом состоянии попадает в роддом. Когда стало немного легче, она посылает Арсению записку:
Детка моя, лежу я в 7 палате на 3 этаже… В комнате нас 11 человек. Все противные бабы. Хорошо бы книжку какую-нибудь…
И еще:
Солнышко мое. Всю ночь вереницей шли сны. Шли сны разные, были люди близкие, были давно забытые, какие-то события потрясали мир. Приходил Аркадий [Штейнберг] и говорил, что он свободен. Валя, с огромным животом, указывала на меня и кричала: «Вот она знает, как убивать детей».
Сон оказался отчасти пророческим – у Тони родились недоношенные девочки, одна из которых появилась на свет мертвой, а вторая прожила лишь несколько дней. Роды случились перед самым новым, 1937-м, годом.
Это все такой ужас, такая безумная боль и такие ненужные страдания, что я и думать не хочу, – пишет она Арсению. – Лучше сломанные ноги, руки, что хотите, только не тот бред, который происходит в родильном доме. Ну, я больше не буду! Прошло уже. Теперь я Вас буду только любить…
В ответ Арсений пишет:
Девочка моя, родная моя.
Но это – письма, написанные в экстремальной ситуации. Несколько лет повседневной жизни все переменили. Появились обиды, раздражение, подозрения… Порой ссоры были очень сильны. В 1939 году Арсений и Тоня даже расстались на несколько месяцев. В одном из писем этого периода она писала:
Я думаю о Вас постоянно и постоянно мне хочется поговорить с Вами, поэтому я часто Вам пишу, еще чаще я с Вами разговариваю. Это всегда очень интересные разговоры, где Вы говорите то, что мне хочется. В сегодняшнем разговоре с Вами я выяснила, что я Вас очень люблю, гораздо больше, чем Вы меня, но так как последнее утверждение не является окончательным, то я решила написать Вам вот что: может быть, Вы, если Вы действительно меня любите, вернетесь ко мне… Я думаю о том, какая хорошая могла бы у нас быть жизнь, и мне делается бесконечно больно. Что было в нашей жизни, что Вас так мучило? Я не знаю. Ваша ревность никогда не имела никаких оснований. Когда мы были вместе, мне иногда казалось, что, может быть, Вы правы и что меня действительно нельзя выпускать на улицу. Что от меня надо убирать гривенники. А сейчас я вижу, что нет и не было на свете женщины честнее, порядочнее и вернее меня. Я хожу по улицам, я бываю у Инки, я живу в одной квартире с Лялиным папой [23] и у меня нет не только каких-нибудь неблаговидных поступков, а даже и мысли все чисты и безупречны.
23
То есть с первым мужем.
Я хочу хорошей жизни. С доверием, с любовью, с откровенностью. Я ничем Вас не обижала. Если обижала – забудьте, как я забыла все обиды Ваши. Подумайте над этим и сделайте так, как Вам лучше. Только не надо, чтобы были надрывы, чтобы Вы думали: вот я сказал, что не вернусь, и «не вернусь ни за что», или «я вернусь во что бы то ни стало нести свой крест». Нет, мне надо, чтобы все было спокойно. Если Вы меня любите по-настоящему и хотите действительно быть мне не только мужем-любовником, а и другом – вернитесь, нет – живите иначе…
В другой раз она пишет Арсению отчаянное письмо (оно датировано 16 марта 1939 года, когда он находился в Ленинграде и лежал в больнице имени Боткина), которое, несмотря на категоричный тон, скорее свидетельствует о стремлении избежать разлуки с любимым человеком:
Я все знаю и все, что Вы можете мне написать, и все, что Вы можете мне сказать. И все это неважно. Я Вас люблю так же, как и Вы любите меня и этого у меня никто не отнимет. И это – единственное важное. А будем ли мы вместе жить или не будем, будем ли встречаться или не будем – я об этом не думаю. Я Вас, очевидно, люблю так сильно, что всё, что не любовь к Вам, – меня не интересует.