Тарквиний Гордый
Шрифт:
– Я хотел отбиться от сенаторов, поступающих, как разбойники, вопреки воле царя. Я намеревался уехать в Этрурию с доносом Сервию на самоуправство его зятя, принести не вам, а царю, мою клятву, что я не знал о существовании этого склада оружия. Тит-лодочник заманил меня уверениями, будто эта яма назначена для свинины.
– Назначена для свинины! – воскликнул Тит, продолжая грызть подсолныши, – о, господин!.. И ты говоришь это, потомок рутульских царей!.. Говоришь мне, твоему вернейшему пособнику!..
– Пособнику?.. В чем, негодяй? – обратился к Титу
– Твое отрицание ничему не поможет, – заявил Тарквиний, – лодочник уже получил от меня полное прощение за то, что сознался во всем.
– В чем мог он сознаться относительно меня?
– Тит сознался, что ты сам велел ему привезти оружие в эту яму.
– Он с ума сошел! – воскликнул Турн печально и смущенно.
– О, господин! – обратился к нему Тит, начиная плакать, но продолжая грызть тыквенные семечки вместо подсолнышей. – Можно ли потомку рутульских царей говорить такую неправду?! Ты сам меня сделал сообщником твоего преступления, а теперь валишь всю вину на меня одного. Это бесчестно для такого вельможи!..
Турн смолчал, поняв суть интриги.
– Об этом знал твой прежний свинопас Балвентий, которого ты нарочно, чтобы избавиться от лишнего свидетеля, отдал в жертву на алтарь деревенской богини, – продолжал Тит еще смелее обвинение, – оружие возил сюда его сын или, все равно, чужой, но он называл его сыном, невольник из вейентов; нам он себя выдавал за слугу царского, но после я дознался, что этот человек был слугою твоего недавно казненного за измену зятя, Авфидия, этруска из Церы.
– Ложь!.. Ложь!.. Ложь!.. Ах, какая ложь!.. – воскликнул Турн тихим голосом, немного приподнял голову, и снова понурил ее еще ниже на грудь.
– Наваждение лешего! – вскричал Грецин, схваченный и связанный деревенскими старшинами.
ГЛАВА XXVI
Прямолинейный человек
Увидев начавшийся пожар при разгроме усадьбы, Виргиний побежал туда вне себя от опасений за жизнь Амальтеи и ребенка, не слушая больше никаких доводов дряхлой Стериллы, но ничего не узнал о судьбе своей конкубины и сына.
Поселянам было не до них. Один уверял его, будто Амальтея на этих днях отчего-то утопилась или случайно утонула; другой клялся, что Турн подарил ее своему приятелю Бруту, в жены его конюху.
Тит, перебив все эти толки деревенских сплетников, заклялся, что мужики все это врут, внук его покровителя фламина не должен беспокоиться: Турн и Грецин осуждены регентом на казнь за их доказанную измену и покушение на жизнь его и фламина, но их сыновья и Амальтея куда-то скрылись три дня тому, а Тит на своем перевозе сегодня достоверно разведал, что им всем еще до катастрофы удалось уехать с Эмилией и ее дочерью в Этрурию к умирающему Скавру.
Виргиний удовольствовался этими сообщениями Ловкача, и в более спокойном настроении пошел смотреть гибель Турна.
– Если даже ты невинен, господин, в чем тебя обвиняют, – продолжал Тит в момент прихода фламинова внука, – если ты не знал, или забыл твое приказание и
– Какое двойное? Что еще? – спросил Турн, удивляясь изобретательности своих врагов.
– Вечером ты покусился убить великого фламина... неужели ты будешь отрицать и это, господин?
– Вечером... фламина... какого из фламинов? Их в Риме несколько десятков и, к сожалению, лишь два или три достойно носят этот высокий сан, а прочие... Ах, лучше не говорить о них!.. Каковы боги, таковы и жрецы!..
– Это было при мне, господин, на закате солнца, – продолжал Тит, – ты, не доехав до твоей усадьбы, притаился в горах; я шел, сопровождая великого фламина Руфа, вернувшегося из Ариция; мы намеревались созвать поселян для защиты регента от возможности твоего вторичного нападения. Мы тебя оба видели на уступе горы; ты бросил огромный камень, чтобы убить Руфа, но к счастью, ранил его только в плечо.
– Я ранил Руфа!.. Есть ли правда на свете после этого! – вскричал Турн. – Мне остается просить об одном: дайте мне меч, чтобы честно заколоться, принять смерть от своей руки, не под секирой палачей злодея!..
– Ты примешь смерть не под секирой, Турн, – молвил Тарквиний мрачно, – секиры мало для возмездия за такие преступления. Вот, идет Руф... слушай, что скажет он.
Еще более бледный от потери крови и владевшей им злости, еще более величавый от сознания своей удачи, верховный жрец приблизился к центру луговины перед закутой и провещал нараспев, точно стоя перед жертвенником, клятву своим саном, что ранен камнем, брошенным с горы человеком, совершенно подобным Турну Гердонию.
Призывая Юпитера в свидетели своей жреческой клятвы, Руф поднял золотой посох, символ его сана, высоко кверху, и... совершилось чудо, – простое явление для нас, потому что заходила туча, – но необъяснимое у древних, не знавших электричества, – на верхушке золотого посоха появился синий огонь... Руф бросил посох к закуте... и в ту же минуту грянул страшный громовой удар, притянутый острым железом мечей и копий в то место, где был вырытый погреб с оружием.
Не доискиваясь причин всего этого, Руф указал присутствующим на развалившуюся часть стены и крыши здания с одним словом:
– Видите?!
Все упали перед ним на колена, восклицая, что он «свят» перед богами, так как Юпитер ответил ему, разразил доказательство козней его врага, склад припасенного оружия. Только Тарквиний не счел нужным преклониться перед Руфом, зная, что тот «отъявленный хитрец»; не преклонился и Турн, сознавая свою невинность.
– Юпитер отвечает не Руфу, а мне, – заявил этот прямолинейный человек; неустрашимый ничем на свете, он стоял по-прежнему горделиво, указывая на скачущего всадника, – Юпитер разразил доказательство клеветы на меня, этот склад, сделанный настоящим изменником, замыслившим погубить царя и всех его сподвижников. Вот, гонец царя Сервия!..