Таро Люцифера
Шрифт:
И два века без четырнадцати лет текли реки крови, тщась смыть предначертанное в черном кабинете дома князя Козловского. Пока не пришел в мир Совершенный, чтобы сломать печать…
Глава вторая
— «Обиталище мысли, раскрепощенной возникающим на холсте безумием, способно в случае кризиса вывести мечты на уровень невменяемости…». М-да, круто!
Игорь Корсаков зевнул и поднял глаза к потолку. Потолок студии был стеклянный,
Корсаков перелистнул глянцевую страницу журнала и стал читать дальше.
— «Эстетика больного ума умерла, выхолощенная ремесленниками от искусства. Авангард выродился, концептуализм в кризисе, — говорит известный художник Леонид Примак». Ты зачем мне эту мутотень подсунул? — спросил Корсаков, роняя журнал на пол. — Мы водку пьем, или выводим мечты, блин, на уровень невменяемости?
Леонид Примак явно обиделся.
— Думал, ты за меня порадуешься. Знаешь, сколько срубили с меня за разворот? Да ты посмотри, что за публика в этом журнале. Сливки российского общества!
— Ага, йогурт жизни! Я бы за такое глянцевое дерьмо и копейки не дал.
— Чтобы ты знал, это дерьмо называется «паблик рилейшнз». Для темных поясню — связь с публикой.
— Леша, какие, на хрен, «рилейшнз» с нашей публикой! — Корсаков поморщился. — И кому это ты решил мозги запудрить? Свои ребята в Москве тебя все знают, как облупленного. Тоже мне, теоретик искусства! Из тебя такие умные слова даже под пыткой не вытащить. А телки богатые, кто такие журналы покупают, тупы, как пробка от портвейна. Им твоих витийств мысли не понять. Хотел, чтобы все от тебя кипятком описались, надо было написать, за сколько ушло твое нетленное полотно «Путь алмаза „Орлов“ через кишечник красного коня».
— А что, очень даже неплохо ушло, приятно вспомнить, — пробурчал Леонид Примак, терзая зубами вакуумную упаковку с осетровой нарезкой. — Я на те бабки год в Гамбурге жил. Эпохальное полотно, с него фишка и поперла.
Вот об этом и писал бы. Коротко и доходчиво. А то растрынделся, как Горбачев.
— Черт, нож есть в этом доме? — С пластиковой упаковкой во рту Примак покосился по сторонам.
— Тебе лучше знать, — пожал плечами Игорь. — Дом твой.
Примак рванул упаковку зубами, куски рыбы вывалились на брюки. Масло потекло по подбородку, заляпало рубашку.
— Шарман! — прокомментировал Корсаков. — Классно уделался. А еще заливал, что авангард выродился!
Леонид, матерясь сквозь зубы, сгреб осетрину на блюдце и ухватил масляными пальцами бутылку виски.
— Предлагаю усугубить! — предложил он, целясь горлышком в стакан.
— Давай, — Корсаков подставил стакан. — За что пьем?
— За вечную молодость сорокалетних мужчин! — объявил Примак. — Как тост?
— Не хуже предыдущих.
Корсаков критическим взглядом осмотрел Примака. Перевалив за сороковник, Леша явно сдал: обрюзг телом, поблек лицом и заблестел залысинами.
На свой счет Корсаков не беспокоился. Как говаривала
— А ты, ничего, орлом смотришься! — Леша, оказывается, тоже под тост произвел наружный осмотр.
— Ладно, поехали!
Корсаков первым опрокинул стакан в рот. Проглотил виски одним глотком и, сморщившись от привкуса заморского зелья, полез в банку за маслиной.
— Фу-й! Лешка, ты нормальной водки не мог взять?
— А ты глоточками, Игорек, потребляй. Смакуя, как положено. — Примак продемонстрировал, как надо. Выдохнул и облизнулся. — Вискарь — не водка. Много залпом в себя не протолкнешь.
— Все понты твои, Леха! — проворчал Корсаков. — Сколько тебя знаю, всегда любил пальцы китайским веером раскинуть.
— Ну, не дави, Игорек. — Леня жалостливо сморщился. — Хорошо же сидим! Тебя порадовать хотел деликатесиками. С кем ты еще нормально выпить и закусить путем можешь? Я же сам так жил: водка есть, закуски — хрен. Есть нормальная жратва, значит, из спиртного только «табуретовка». Бери вон колбаску. Браун… браун… — Леня попробовал сартикулировать трудный звук, но язык уже не подчинялся. — Блин, короче, «микояновская»!
Корсаков придвинул к себе тарелку с крупно наструганной колбасой и плошку с магазинного изготовления «оливье». Пришлось черпать салат дольками колбасы, приборов Примак на стол положить не удосужился, или не нашел,
Зато стол ломился от заморских яств, лихорадочно и бестолково накупленных Примаком в гастрономе «Арбатский». Венцом натюрморта из баночек, вакуумных упаковок и пакетиков была тушка копченой курицы. Уже нещадно растерзанная.
— Ты мне как художник художнику скажи, какой день бухаешь? — спросил Корсаков, прожевав очередной кусок. — А то мне в запой сейчас никак нельзя. Работы — выше крыши.
Леня с энтузиазмом подхватил:
И мне пора! Последний день, клянусь! Прямо завтра — к станку. Опохмелюсь — и вперед. Истосковался я по работе.
Бог в помощь, — пробормотал Корсаков, впиваясь в куриную ногу.
Примак закинул руки за голову, обвел взглядом мастерскую. Вид у нее был нежилой, запущенный, не чувствовалось специфической ауры работы.
Эх, тут-то я развернусь! — мечтательно произнес Примак. — Веришь, не могу там работать. Квартиру со студией в Челси снял. На выставке в Бад Хомбурге круто капусты нарубил, вот и решил в Англии пожить. Думал, на туманном Альбионе хоть торкнет. Куда там! Не цепляет меня ничего.