Тарра. Граница бури
Шрифт:
— Энаи а цирие — клянусь сердцем! — отозвался Рене, скрепляя побратимство эльфа и смертного.
Глава 10
2228 год от В. И. 17-й день месяца Медведя
Таяна. Высокий Замок
Таяна. Монастырь Триединого
Мариту нашел Гардани. Нашел, когда все опустили руки. «Золотые» и «Серебряные» прочесали Высокий Замок вдоль и поперек, забираясь в самые невозможные места,
То, что дальше сделал Гардани, приличествовало не капитану личной гвардии наследника таянского престола, а какому-нибудь разбойнику времен императора Анхеля. Вежливо распрощавшись с тарскийцами, Шандер вышел на стену и с помощью веревки с кошкой забрался на заколоченный узорчатый балкончик, откуда перемахнул на подоконник кабинета Михая, без труда открыл окно и соскочил внутрь. Невольно подивившись обилию странных вещиц, капитан «Серебряных» осторожно раздвинул парчовый занавес, отделявший кабинет от приватной гостиной. То, что он увидел, заставило графа зарычать от ярости.
Марита, обнаженная до пояса, стояла на коленях, стаскивая с герцога щегольской темно-красный сапог. Второй лежал рядом, и Шандер невольно заметил розовые, ровно остриженные ногти тарскийца. Губы Годоя кривила масленая улыбка, он был совершенно спокоен и уверен в себе. По лицу девушки текли слезы, одна щека покраснела от удара.
Что случилось дальше, Шандер помнил смутно. Когда заслышавшие шум гвардейцы, разбросав как кутят охрану, ворвались в покои Годоя, им предстала странная картина. Полуодетый герцог в одном сапоге, с перекошенным от злобы и страха лицом стоял на четвереньках посреди изящно убранной гостиной. Горло Годоя охватывала стальная посеребренная цепь, обычно украшавшая грудь капитана «Серебряных». Сам граф стоял рядом на одном колене, намотав цепь на кулак левой руки, а в правой сжимая богато изукрашенный пистоль арцийской работы. В углу всхлипывала завернувшаяся в алое бархатное полотнище Марита, правый глаз девушки уже начинал заплывать.
В воздухе висело тяжелое молчание. Все всем было ясно. Шандер, надо отдать ему справедливость, опомнился первым:
— «Серебряные», слушать меня! Во-первых, отобрать оружие у охраны, во-вторых, встать у всех дверей и окон. Этого — связать. Сташек, найди Белку, она знает, где ее платья… Тарскийцев запереть. Всех.
Граф, тряхнув напоследок герцога, как кошка крысу, швырнул его двум дюжим «Золотым» и вытер руки о занавес. На столе стоял изящный поднос с фруктами и вином. Шандер взялся было за кувшин, но пить не стал, а, подержав, яростно швырнул о стену.
Рене приоткрыл дверь и выглянул в коридор. На лице эландца не осталось и следа чувств, которые он недавно выплеснул на Романа. Герцог был спокоен и собран.
— Что думаешь делать? — нарочито будничным тоном осведомился бард.
— Надо попасть в покои Иннокентия, но так, чтобы никто не видел. Когда-то
— Он знал, что там?
— Ларец легко открывался — я секрета из того, что там хранилось, не делал. Это была память. О моей свободной молодости, если угодно…
Ох, прав был покойный кардинал, говоря о том, что Рене, хоть и смирившийся, все же тосковал по временам, когда отвечал только за себя и доверивших ему свои жизни моряков, рвавшихся за горизонт, как и их счастливчик-капитан. Подарок темных эльфов хранится у клирика? А почему бы и нет? Иннокентий не был фанатиком. Не был он и дураком. Возможно, кардинал лучше самого Рене разобрался в том, что ему передали, но знал ли об этом кто-нибудь еще? Последний вопрос эльф повторил вслух.
— Вряд ли. Инко с детства был скрытным, к тому же понимал, что в этих штуках чего-чего, а святости нет.
— Не помнишь, что там было?
— Побрякушки не из дорогих. Во всяком случае, они так выглядели. Точно помню браслет и ожерелье из каких-то камешков, на первый взгляд ерундовых, но тонкой работы. Нож был и, кажется, ошейник для очень большой собаки. Да, записи, скорее всего, эльфийские, я таких букв не знаю… Наверняка что-то еще, я не помню, это было так давно…
— Тебе что-то говорили об этих вещах?
— Говорили. Потому я и отдал их на хранение человеку, с которым, как мне казалось, ничего не может случиться и который распорядился бы ими наилучшим образом. Иначе я таскал бы ларчик с собой. Как знак того, что я в трезвом уме и здравой памяти и действительно побывал там, где побывал… Ну да мои сантименты к делу не относятся. Тот, кто мне подарил шкатулку, сказал, что это даст шанс тем, кто остается. Тогда я не увидел в этих словах смысла и решил, что все дело в наших трудностях с языком. Взаимных.
— О каком шансе говорил твой… твой друг?
— Не знаю. Он и так сказал слишком много. Конечно, я дал слово молчать… до тех пор, пока молчать можно. Я его сдержал.
— Но сейчас ты рассказал все?
— Не совсем. То, что связано с нашими поисками, ты знаешь, а остальное — это пока только мое. Когда-нибудь я соберусь с силами и расскажу действительно все. Идем.
Обитель Триединого Рене знал неплохо. Через чердак они выбрались на крышу флигеля, откуда было рукой подать до окна покойного кардинала. Открытого окна.
— Смотри, убийца, кто бы он ни был, прошел этим же путем. — Роман внимательно разглядывал черепицу. — Мох в водостоке содран. И вот тут тоже — как будто локтями опирался… Похоже, арбалетчик угнездился здесь.
— И застрелил Укусюку. Пес, почуяв неладное, начал бы выть, беспокоиться. Могли бы проверить, в чем дело.
— Думаешь, стрелок и отравитель — одно и то же лицо?
— Чем меньше народу, тем надежнее. Если мерзавец достаточно ловок, он запросто мог перескочить на подоконник, отравить кувшин с водой, что всегда стоял у окна, вернуться, дождаться, когда Инко поднимется к себе, пристрелить пса и убраться. Ты готов проделать то же?