Тарзан и Сашка
Шрифт:
Правда, кое-кто за глаза называл Лизу пустышкой, кривлякой и липовой отличницей. Ну конечно, ей ставят пятерки только потому, что она дочь учительницы Галины Васильевны! Надо полагать, что Лиза, ради своего авторитета, могла кое-что и присочинить. Но поскольку делала она это мастерски, никто на вранье ее не ловил.
Как правило, все самое интересное происходило на переменах. Вокруг Лизы сбивались кучкой преданные слушательницы, ожидающие очередную порцию ярких впечатлений.
Сашка несколько раз проходила мимо, навострив уши. Ее разбирало любопытство: чего они там собрались? О чем секретничают? Но подойти близко не решалась. На переменах она обычно висла на подоконнике в коридоре и смотрела на школьный
Однажды ее место оказалось занятым – одноклассницы обступили Лизу Лебедеву. Стараясь никого не потревожить, Сашка тихонечко придвинулась к краю подоконника, втиснула локотки и подперла кулачками голову. Ее не заметили. Через пару минут она, разинув рот, уже стояла в толпе девочек.
В первый же день появления новенькой в классе Лебедева назвала ее «дурнушкой» и вычеркнула из списка тех, с кем ей можно общаться – таким убогоньким там нет места. Теперь, описывая роскошь интерьеров дворца в Никосии, она несколько раз споткнулась глазом обо что-то постороннее, мешающее. Чья-то взъерошенная голова, с выпученными лягушачьими глазами, торчала из-под локтя дылды Степановой и слушала то, что ей не полагалось. Это дурнушка! Лиза фыркнула, недовольно повела вздернутым носиком и, не глядя на новенькую, но всем видом давая понять, кого имеет в виду, сказала:
– Ой, девочки, что-то деревенским навозом потянуло.
Девочки прыснули. Сашка не поняла, что происходит, но, заражаясь общим весельем, тоже растянула рот в простодушной улыбке. А когда почуяла неладное, улыбку спрятала и густо покраснела. Минуту глядела исподлобья, не понимая, кто здесь враг, а кто друг – друзей явно не было. Тогда, не проронив ни слова, она развернулась и убежала.
– Господи! Вот уж несчастное создание! Откуда такие берутся! – всплеснула руками Лиза и жеманно закатила блестящие агатовые глазки.
Училась Сашка плохо. У доски чаще всего угрюмо молчала, а если пыталась что-то сказать, то говорила сбивчиво, неуверенно, невпопад. Класс взрывался смехом, и Сашка еще больше замыкалась в себе.
Галина Васильевна хмурила брови: «Ну, уж, дорогая, это никуда не годится» – и ставила в журнал очередной неуд.
За три недели никто из школьников не обмолвился с новенькой ни словом, никто не поздоровался с ней, не спросил, как дела, словно ее не существовало на свете.
Однажды на перемене Сашка разглядывала свой школьный дневник. Ядовито-красные чернила, как сабельные шрамы на теле бойца, кромсали его страницу вдоль и поперек, двойки налезали одна на другую, а внизу размашисто и требовательно пылало: «Прошу родителей зайти в школу!» Сашка соображала: переправить двойку на тройку с помощью лезвия бритвы не составляло труда, но убрать колючую, зловещую запись училки было непросто.
Впереди, в правом ряду, сидел круглый как мяч мальчик, с пушистыми ресницами и короткой шеей. На переменах он всегда жевал бутерброды с таким сосредоточенным видом, будто решал сложную математическую задачу. Это был Сева Лазарев – тихий, вялый, вечно дремавший ученик. Он просыпался только когда, распространяя волны аппетитных запахов, доставал из портфеля пакетики с едой. Казалось, что и в школу он ходит ради этого важного момента. Высвободив из целлофана большой многоярусный бутерброд, Сева, как всегда, оживился, причмокнул от удовольствия и собрался подкрепиться. Но не тут-то было. Его уже заметили и назначили жертвой: рыжий мальчишка, с острой лисьей мордочкой, давно следил за ним и, как только Сева открыл рот, громко, на весь
Коля Сивушкин считал себя остроумным мальчиком. Ему нравилась роль шута, нравилось быть смешным, забавным, резким, оригинальным. Когда шутки удавались, Коля смеялся и радовался вместе со всеми. В такие минуты он представлял себя известным артистом – Владимиром Винокуром, Евгением Петросяном или Юрием Никулиным. Самое главное в комическом жанре, полагал Коля – выбрать предмет для насмешек, который бы давал свободу для импровизации и фантазии. Сева Лазарев идеально подходил для этого: его безбоязненно можно было дразнить, обзывать, щипать и шлепать по затылку, в ответ он только хлопал мохнатыми ресницами и глядел с безропотным, коровьим смирением.
– У, паразит! Задницу наел, так что на парте не умещается! А все лопает и лопает, – зло подшучивал Коля.
Его раздражала Севина невозмутимость (тот продолжал преспокойно жевать) и слабая реакция класса. Пробить толстокожего товарища не получалось. Тогда Коля подкрался к нему сзади и, размахнувшись, влепил увесистую затрещину, потом отпрыгнул на безопасное расстояние и стал ждать результата.
Сева испугался – ведь бутерброд мог выскользнуть из руки и упасть на пол верхней, самой вкусной стороной. Слава богу, обошлось, бутерброд был цел и невредим. Только убедившись, что с ним все в порядке, Сева успокоился и кисло протянул в ответ мучителю: «Ну чего ты дере-ешься? А-а?»
Это был успех, пусть незначительный, но все же! И класс, в благодарность за усердие шута, даже немного всколыхнулся и пошумел. Теперь главное не останавливаться на достигнутом. Обрадовавшись, Коля собрался одарить Севу новой порцией веселых тумаков, но ему не позволили:
– Эй ты! – раздался чей-то резкий, звонкий окрик. – Отстань от него!
Сивушкин оторопел и невольно втянул голову в плечи. Что такое? Кто это может быть? Будучи человеком осмотрительным, он знал, что шутки иногда оборачиваются совсем не шуточными последствиями, и нужно уметь просчитывать их результаты вперед. Окинув взглядом класс, Коля убедился, что опасности нет, никто из присутствующих не выражает неудовольствия, и только новенькая сидит, поджав губы, и таращит на него свои огромные зеленые глазищи. Какая же она все-таки некрасивая! Никогда прежде он не разглядывал ее так внимательно. Замухрышка, обитавшая на задворках класса, того не стоила. Но если это она, то как посмела!
От возмущения перехватило дыхание. Обиднее всего было, что одноклассники только сейчас по-настоящему проснулись и ждали в напряженном внимании – что же теперь произойдет, словно прежние старания ничего не стоили. Зря они так. И новенькая напрасно все затеяла, не знает, с кем связалась. Пожалеет!
В запаснике Колиной памяти хранилось много крепких слов и выражений – в этом ему не было равных. Но слово, произнесенное им, никто не запомнил, потому что новенькая неожиданно вскочила и в прыжке, прочертив в воздухе параболическую дугу, въехала Сивушкину кулаком в глаз. А потом принялась дубасить его так залихватски и сноровисто, точно боксер спортивную грушу. Застигнутый врасплох, Коля не сопротивлялся и только в ужасе прикрывал голову руками.
В полнейшей тишине несколько секунд отчетливо раздавались шлепки плотных ударов. После чего новенькая отпрянула и так же стремительно вернулась на прежнее место, погрозив напоследок кулаком. Коля хлюпал разбитым носом и растирал слезы, он был похож на мокрого воробья с торчащими во все стороны перьями.
Никто в классе не заметил, когда вошла Галина Васильевна. Она появилась в дверях – высокая, статная, суровая, в серой узкой юбке и бежевой сорочке, выразительно облегающей мощный бюст. В толстых линзах очков глаза, увеличенные диоптрией, казались неживыми, оловянными.