Тарзанариум Архимеда
Шрифт:
Оно бы и получилось, если бы в этот момент взъерошенное подобие человека в порванной белой рубашке, с полупустой авоськой в зубах и огромной трубостойкой, брошенной когда-то на крыше радиомонтерами, в руках, не выскочило на вентиляционную будку. Подобие рычало, кривлялось и размахивало железякой. Только в воздухе свистело. Подходить к нему было опасно.
Поражаясь ловкости, с которой, не очень сильный на вид, человек орудовал многокилограммовой трубостойкой, Анатолий Петрович закричал:
— Чего стоите? Окружайте его!
Все вокруг задвигалось, сорвалось с места и бросилось
Милицейский сержант задумчиво взглянул на свою руку, в которой так и была зажата бутылка вина, отобранная у подростков. Поднял ее над головой.
— Эй, — крикнул Андрею, — смотри!
И приложился ртом к горлышку. Анатолию Петровичу, после недавнего разговора внимательно наблюдающему за ним, показалось, что бравый сержант, пользуясь случаем, сделал хороший глоток плодово-ягодного пойла. А тот уже оторвался от горлышка, почмокал языком и ласково погладил рукой себя по животу.
— Хорошо, — крякнул.
Трубостойка начала описывать круги только по инерции, плавно замедляя свое движение. Сержант осторожно поставил бутылку на размягченный палящими лучами солнца рубероид и так же осторожно сделал несколько шагов назад.
— Эй, — снова крикнул Андрею, изучающего его пристальным взглядом, — хочешь? — Рукой опять погладил живот. — Возьми, попей. Вку-у-усно.
Барбикен, настороженно озираясь по сторонам, соскочил с будки на крышу. Трубостойку он тащил за собой. На мгновение задумался, выплюнул изо рта ручку авоськи — ярко-оранжевые капли апельсинов покатились по черной крыше — и сделал шаг вперед.
Налетели на него с трех сторон. Неподвижным оставался только сержант. Он подчеркнуто спокойно обмахивался фуражкой с красным околышем, молча высказывая полное неодобрение происходящему, и иронично наблюдал за возникшей потасовкой.
— Гречаник! — зло и тяжело отдуваясь, выкрикнул Анатолий Петрович, пригибая голову сопротивляющегося Барбикена к рубероиду. Руки тому заламывали санитары. — Гречаник, чего стоишь! Беги за Лагутой! Вырвется, зараза!
Однако, вырваться из трех пар цепких было затруднительно даже с учетом того, что в Барбикене явно проснулись какие-то дремлющие силы. Впрочем, силы — силами, но когда запыхавшийся Лагута всадил в кожу Андрея Владимировича тонкое жало шприца, то эти самые силы улетучились из тела, как воздух из проколотого надувного шарика. Оно, вроде, даже съежилось, и потому санитары довольно легко дотащили Барбикена до лифта. Анатолий Петрович с Гречаником спустились во двор на своих двух.
Когда вышли из подъезда, сразу же оказались в толпе зевак, собравшихся, казалось, со всех соседних домов. Двое подростков, согнанных сержантом с крыши, тоже были тут, и что-то рассказывали, во всю размахивая руками. Образно, наверное, излагали. Анатолий Петрович недовольно поморщился.
— Товарищ сержант, — подскочил к Гречанику мужичок в застиранной военной рубашке, — а что случилось? Говорят, из тридцатой квартиры парень до белой горячки допился, родителей поубивал и сам хотел с жизнью распрощаться. Правда, что ль? Это что ж, орденоносцы французские
Анатолий Петрович уже не морщился, а кривился всем лицом.
— Граждане, граждане! Распитие спиртных напитков действительно имело место… — начал было сержант, но капитан мягко отодвинул его в сторону.
— Вы бы разошлись, граждане, — кашлянул. — Своими делами занялись бы, а то… Заболел человек. Устал. Переработался. Нервный срыв у него. И ничего плохого никому не делал. — Повысил голос. — Вот подлечим, и будет, как огурчик. Правда, доктор? — повернулся он к подошедшему Лагуте, только что отправившему «скорую помощь» с санитарами и Барбикеном в больницу.
Тот молча кивнул головой.
— Вот видите. Расходитесь, расходитесь. И вам, сержант, спасибо за работу. Дальше мы сами разберемся.
— Это что, Андрюха Барбикен что ли? А почему врач тут остался? — крикнул кто-то наиболее проницательный, но Анатолий Петрович с Лагутой уже исчезали в проеме подъезда.
— Как он? — уже в лифте спросил капитан доктора. — Почему реакция такая, — он замялся, — бурная.
Лагута пожал плечами:
— Всего не предусмотришь. Да и вы постоянно подгоняли. А реакция… Нормальная реакция для перевозбужденного, требующего разрядки, организма. Потому-то и в детство впали, и в обезьянник этот играть начали. Впрочем, возможно не так просто все. Нужно будет более внимательно реакцию изучить.
— Изучить, изучить… Чем же это они так перевозбудились?
Лагута снова пожал плечами:
— Ну, во-первых, радость у них. Девочка родилась. Сами же говорили. Это мы учли. А во-вторых… Во-вторых, еще что-то было. Неучтенное. Иначе бы они, как и было запланировано, просто слюни бы пускали да околесицу несли всякую. А ведь было что-то, Анатолий Петрович? — стрельнул он глазами на сосредоточенную физиономию капитана.
— Было, было, — пробормотал тот, ощупывая в кармане плоскую коробочку, вытащенную из-под ошейника Такотана. — Все было. Только что будет неизвестно.
Лифт остановился.
— Вы уж извините, что мы вас задерживаем, — обратился Анатолий Петрович к спине Лагуты, пропуская того вперед, — но сами понимаете…
— Понимаю, понимаю, — буркнул врач, открывая двери квартиры Барбикенов. — Только вы уж побыстрее. Мне за пациентом проследить надо.
— Нам всем за ним проследить надо, — скрипуче произнес Анатолий Петрович и вопросительно посмотрел на Ивана, вышедшего им навстречу.
— Все нормально, товарищ капитан, — ответил тот на немой вопрос. — Хозяйка спит. Хозяин, — он переступил с ноги на ногу, — пребывает в некотором раздумье.
— В раздумье — это хорошо, — пробормотал Анатолий Петрович. — Пусть подумает. Федор Николаевич, — обратился он к Лагуте, — вы бы подготовили Барбикена к основательному разговору, а мы с Иваном пообщаемся пока.
На кухне, куда они зашли, было уже относительно прибрано. На столе, завернутые в прозрачный целлофановый пакет, лежало несколько брошюр. «Хроника текущих событий» — извещали на верхней угловатые, какие-то самодельные, буквы. Из-под нее выглядывал край зачитанного журнала.
— Та-а-ак, — протянул Анатолий Петрович. — Только эта антисоветчина? Больше ничего нету?