Тарзанариум Архимеда
Шрифт:
Не смотря на серьезность ситуации, Барсукофф почувствовал, что его разбирает смех.
— Молодой человек… — начал было он, но в пространство уже вклинился насмешливый голос Хастона.
— Ты, что — кретин? Слабоумный от рождения? Там ведь…
— Я кретин!?! — внезапно заревел Маккольн и Барсукофф поразился его, мягко говоря, неадекватной реакции на насмешливое замечание Дика. — Я слабоумный?!? Ах ты, макака черномазая! Я тебе сейчас устрою побег при задержании… — и резко вздернул ствол пистолета.
Первая пуля разметала костер, осыпав Джорджа пеплом и горячими искрами. У него
Времени на то, чтобы ударить по руке, побелевшим пальцем нажимающей на спусковой крючок, не было.
Пространство между летящей пулей и телом Хастона сжалось до минимальных, каких-то атомарных, размеров. Но между временем и пространством еще существовал человек, родившийся под фамилией Шаргей, проживший добрую половину жизни под псевдонимом Кондратюк, и заканчивающий ее…
Кондратюк, разбрасывая собой пространство и время, как пуля «магнума» — пылающий костер, ворвался, втиснулся, в нечто упругое, обжигающее грудь вспышкой не то боли, не то изумления, и отбрасывающее его на, так и не успевшего пошевелиться, Хастона.
Последнее, что он увидал, это — раскоряченная, источающая невыносимое зловоние, фигура Маккольна, слезящиеся белки глаз, склонившегося над ним, Дика, и такой же белый, влажный шар Луны, который начал стремительно уменьшаться, превращаясь в искрящуюся точку, а потом — в тонкую иглу света. Вот игла прикоснулась к лицу Кондратюка, впилась в него и начала сокращаться, вытаскивая его тело из смрадного пространства во что-то прохладное, свежее и огромное. То ли в бесконечную вечность, то ли в вечную бесконечность. Это уж как кому больше нравится.
18 октября 2002 года,
кратер Архимед (Луна)
Луч начал стремительно сокращаться, вытаскивая из черной бесконечности, застрявший в ней, осколок миниатюрного летательного аппарата. Через несколько минут он уже завис в ограниченном пространстве исследовательской камеры, пронизанной всеми возможными видами излучения, которые мог генерировать комплекс. Тот изучал аппарат, мерцая доброй третью всех своих пультов и задействовав приблизительно такое же количество приборов и электрических схем. И не только электрических.
Еще минут через десять после того, как орбитальный аппарат был выловлен «Архимедом», на экране монитора высветилась конструкция капсулы, ее основные параметры, количество датчиков и дальность их действия. Но еще за мгновение до этого Виктор внезапно осознал, что мог бы и не смотреть на экран. Поскольку каким-то странным образом уже знал все это.
Он прислушался к самому себе. И внезапно с чувством непонятного ужаса понял, что прислушивается ко всей Вселенной. Прошлой, настоящей и будущей. Которая извивающимися ручейками начала просачиваться в него сквозь дрогнувшее пространство, точно так же, как первые струйки воды сквозь, готовую рухнуть, ветхую дамбу. И ожидание ее окончательного разрушения было страшно.
Виктор непроизвольно закрыл глаза и в наступившей темноте услышал встревоженный
— Что с тобой, сынок? Вон побелел-то весь как!
И на его лоб легла легкая рука.
Не открывая глаз, Виктор взял ее и прижал к губам:
— Все нормально, мама. Все нормально. Устал мы немного.
И снова вздрогнул, осознав всю внешнюю неправильность произнесенной фразы и всю ее внутреннюю выверенность. Поскольку «я», которое он хотел произнести, включало в себя «мы» всего окружающего. Вместе с ним и матерью, украинкой Русланой и американцем Маккольном, «Архимедом» и «Республикой», Землей и Луной… Даже вот с этим миниатюрным спутником-шпионом, зависшим за зеленоватым стеклом исследовательской камеры.
Эллис легонько провела кончиками пальцев по лицу Виктора:
— Устал, сынок, устал. Все мы устали. Что-то неправильно пошло. Все пошло неправильно.
Про то, что она считает началом всех неправильностей появление в комплексе Русланы Барбикен, Эллис умолчала. Джон бы с ней не согласился. Джон бы занял сторону Виктора. Вон, как хлопотал над ней, когда сын затащил ее в шлюзовую камеру. Мужчины!..
Эллис бросила взгляд на экран санблока и чуть не вскрикнула: покрывало на кровати Барбикен было скомкано, а сама кровать… пуста.
— Виктор! — все-таки вскрикнула она. — Руслана твоя!.. Снова сбежала!.. — и чуть не закончила фразу довольно резким определением, касающемся Барбикен.
Виктор, наконец, приоткрыл глаза и каким-то пустым, очень не понравившимся Эллис, взглядом, уставился на нее.
— Не переживай все… — сглотнул ком в горле и попытался загнать расширяющуюся Вселенную в дальний уголок сознания. — Не переживай, мама… Мы все час… Она сейчас…
В руки он себя взял, но закончить фразы не успел, потому что дверь лаборатории мягко отъехала в сторону и в открывшемся проеме замерла громоздкая фигура Калы. За ней, в легком комбинезоне на голое тело, неуверенно переступала с ноги на ногу Руслана. Выражение ее глаз было настороженным донельзя.
Виктор улыбнулся и пошел им навстречу. Эллис укоризненно, но довольно мягко, чтобы окончательно не перепугать девушку, обратилась к роботу:
— Кала! Чудо ты механическое! Как ты могла?.. Был же приказ не будить больную до полного восстановления…
— Я уже восстановилась, — закусив губу, бросила Руслана, а Кала заурчала своими динамиками:
— Мэм!.. Противопоказаний нет. Мэм, поступила команда.
— Какая еще команда? — встрепенулась Эллис.
— На пробуждение.
— От кого?! — мать искоса взглянула на сына, уже вплотную подошедшего к Барбикен и внимательно разглядывающего ее. Та, так же внимательно, изучала его.
Если бы Кала была человеком, она бы, наверно, недоуменно развела руками:
— Неизвестно от кого. Но очень сильная команда. Внушительная.
Не смотря на то, что последнее слово для робота было явно излишне, Эллис даже не улыбнулась. Потому что непонятные, посторонние и внушительные команды на комплексе были излишеством гораздо большим. Особенно в создавшемся положении. Тем более, что команды Кале могли отдаваться только конкретно и только на старых добрых акустических или электромагнитных носителях.