Ташкент - город хлебный
Шрифт:
Еропка, мужик маленький, сказал.
– Я сам Бузулуцкого уезда, двадцать верст от вашего села, а такой фамилии не слыхал: ты, наверно, врешь!
Мишка глазом не моргнул.
– Что мне врать! Справься в орта-чеке, там знают.
– Кого?
– Дядю Василья.
Еропка головой покачал.
– Что-то не верится мне. Который тебе год?
– Четырнадцатый.
Переглянулись мужики, обшарили Мишку глазами со всех сторон:
– Обманывает сукин сын!
Подошел Семен, красная борода, строго спросил:
– Деньги есть?
Мишка
– Есть.
– Сколько?
– А у тебя сколько?
Все засмеялись от такой неожиданности.
– Ай-да, мальчишка! Не сказывай ему - в карман залезет...
Прохор косматый больше всех поверил в Мишкину силу. Подсел поближе, разговор хозяйский завел.
– Давно твой дядя в Ташкенте служит?
– Третий год.
– Там останешься или домой вернешься?
Мишка лениво плюнул мимо Прохоровой бороды.
– Увижу. Понравится - останусь, не понравится - домой поеду. Даст хлеба бесплатного дядя пудов двадцать, и хватит до нового нам.
– А семья большая у вас?
Понравилось Мишке мужиков обманывать - неопытные, каждому слову верят. Поправил старый отцовский картуз, начал рассказывать теплым, играющим голосом. Семья у них небольшая: мать и два брата. Отец в орта-чека служил полтора года - из коммунистов он. Ну, убили его белогвардейские буржуи, теперь им пенсию высылают за это. А который сажал Мишку на той станции, товарищ отцу приходится, самый главный начальник. И письмо от него везет Мишка тому самому дяде, который в Ташкенте комиссаром служит. А этот самый дядя тоже письмо прислал Мишкиной матери: пускай, говорит, приедет мальчишка ко мне, я его поставлю на хорошую должность и хлеба могу выслать без задержки. Два раза Лопатинские мужики ездили к нему. Даст им дядя бумагу казенную - никто не трогает. Которых остановят, у которых совсем отнимут, а они покажут бумагу с дядиной печатью - пальцем не имеют права тронуть.
Наслушался Прохор Мишкиных сказок, позавидовал.
– Ты, видать, здоровый человек! Надо с тобой подружиться маленько.
Мишка глазом не моргнул.
– Чего со мной дружиться! Увидимся в Ташкенте - помогу.
– Как?
– Через дядю...
Сразу обогрела Прохора такая надежда. Заерзал, завозился он около Мишки, и голос ласковый сделался у него.
– Это бы хорошо, мальчишка... Сам знаешь, какие наши дела... Отнимают!
– Со мной не отнимут...
Тут и еще мужик подсел в хорошую компанию: слушать больно приятно.
– Ты что, паренек, не слезешь ни разу?
– Зачем?
– Маленько бы ноги размял.
Мишка улыбается.
– А чего их разминать-то, чай, они не железные!..
Наелись мужики горячей пищи, веселее стали. Трое к бабам легли на колени, трое кисеты развязали - деньги проверить. Один мужик целую кучу наклал бумажек николаевских, другой серебро высыпал в подол. Которые на коленях лежали у баб, песню затянули, Еропка убежал часы продавать.
Целый день ходили нищие по вагонам: бабы с ребятами, мужики босоногие. Подбирали мосолки выброшенные, глядели в вагонные двери страшными, провалившимися глазами. Плакали, скулили, протягивали руки. Боязно
К вечеру захотелось "на двор", но выходить нельзя.
Стиснул зубы Мишка, начал в себя надувать, инда пузырь в кишках готов лопнуть. Воды много выпил, дурак, на той станции, а больше терпеть - испортиться можно.
Долго крутился Мишка, поджимая живот: и в себя надувал, и дышать переставал, зубы стискивал - никак нельзя больше терпеть. Огляделся кругом - народу немного. Только две бабы спиной к нему сидят, да мужик в углу поет "Иже херувимы".
Прислонился плечом, в дверях Мишка, будто на станцию глядит, и давай потихоньку пускать, чтоб не шумело.
– Слава богу, все!
21.
Зашумели ночью мужики, закрутились, тревогой охваченные. Первым прибежал Еропка, словно сумасшедший.
– Машинист не хочет ехать! Задние деньги собирают. Если здесь сидеть - дороже встанет.
– Сколько надо?
– По ста рублей с человека.
– Ах, мошенники!
– Тише, дядя Иван, не надо ругаться. Здесь сидеть - дороже встанет.
Сели кольцом мужики в темном переполненном вагоне, вытянули бороды трясучие, словно колдуны лохматые. Расстегнули нехотя пуговицы у верхних штанов, вытащили дрожащими руками глубоко запрятанные десятки из нижних штанов. Дорого стоит копеечка мужицкая! Шумят в темноте бумажки, двигаются бороды вздернутые, одна на другую натыкаются.
– Все дали?
– Все.
– А мальчишка как?
– Ну-ка, разбуди его!
– Эй, ты, племянник! Деньги давай.
Хотел Мишка голову спрятать в мешках - ноги торчат. Ноги сунет в мешки - голова наружи. А мужики, как галки, теребят с двух сторон.
– Слышишь, что ли?
– Деньги давай!
Долго думать тоже нельзя - догадаются, и не думать нельзя. Поднял голову Мишка, нехотя в карман полез.
– У кого ножницы есть?
– Зачем тебе?
– Деньги расшить в подоплеке.
– Марья, дай ему ножик!
Нашарил Мишка бумажку в кармане, поднятую на той станции, громко сказал, протягивая дрогнувшую руку:
– Кто собирает деньги? Держи.
– Сколько?
– Сто.
Спас темный вагон.
Сунул Еропка бумажку Мишкину в потный кулак, побежал машиниста искать. А у Мишки голова закружилась от сильного волнения, и сердце затокало радостью.
Ну, и народ. Про дядю насказал - верят. Бумажку сунул вместо денег - верят. Или счастье такое Мишке, или мужики больно неопытные. Чудно!
А все-таки страшно.
Вернется Еропка скажет:
– Выкиньте этого жулика отсюда: он мне бумажку простую сунул...
Зажал Мишка голову обеими руками от страха, думает. И смешно ему над Еропкой, мужиком бузулуцким, и страх под рубашкой ходит острыми колючками.
Вернулся Еропка, шепчет мужикам:
– Сделал! Триста верст поедем с этим паровозом - без передышки. Машинист больно попался хороший. Я, говорит, товарищи, ментом перекину вас, потому что сам. понимаю, в каком вы положеньи.