Ташкент
Шрифт:
Ростом Маленький задыхался от гнева, сейчас, думали, удар хватит. Старший Рыжий покосился:
— Выскажись, — сказал, — ещё лопнешь, чего клокочешь-то.
— Когда твой работник, не спросив тебя, смоется в Ташкент, ты клокотать не будешь?
— Как раз за разрешением и пришёл.
— Не разрешаю, — ответил (Ростом Маленький), — возможности не имею.
Стукнул кулаком по перилам (Старший Рыжий):
— Разрешаешь, уже разрешил.
Сказал (Ростом Маленький):
— Это у кого же в ногах мне валяться, просить, чтоб пастушить пошёл, пускай сам себе найдёт замену и убирается.
А он молча стоял внизу, словно единственной его целью
Сказал (Старший Рыжий):
— Руководить потому что не умеешь: Томаенц Симон без дела крутится — раз, Томаенц Андраник — два, Томаенц Аваг — три, из больницы только что вернулся, Асатур, Мукеланц Сако, дядюшка Амик тоже годится, моя мать Шушан от дойки свободная, моя мать Шушан — десять.
И без того обижен был, ещё больше обиделся, прямо как ребёнок надулся, сказал:
— Мы давно уже заметили, что не нравимся тебе, но стариков уговаривать, милый, мы не пойдём, каждый скажет, я своё отработал — кончил. Вот ты от народа идёшь, а не знаешь, что по поводу тех трёшников, что складывались, недовольство имеется, дескать, почему мы, старики, должны деньги на ваши нужды давать.
Сказал (Старший Рыжий):
— Стариков не хочешь просить, сам иди.
Испугался не на шутку (Ростом):
— С Арьялом пастушить?
Ну, убил! Чтобы сын сестры с дядей родным так поступил, ну прямо как врага убил-уничтожил! Сказал (Старший Рыжий):
— Пастушить, да, отару стеречь.
Умер, ну прямо умер, со смертного одра сказал (Ростом):
— Пойду, что же делать.
Жалко стало, засмеялся (Старший Рыжий):
— Да ладно, не умирай.
Ещё таким жалким был, когда Верана, Старшего Рыжего то есть, в исполком провожал, но на людях никто ещё его пришибленным не видел, если на весы поставить, он один перетянул бы Красавчика с Арьялом, такой могучий был мужчина, но сейчас как безмужняя вдова плакал и как вдова пожаловался (то есть мужчина бы так себя не повёл); сказал:
— Не ждали от тебя такого, парень Веран, честное слово, не ждали.
Засмеялся, сказал (Старший Рыжий):
— А мы пошутили.
Ветеринар рассудительно, на манер Большого Ростома (ведь беспризорный был и своим существованием обязан был столу и крову Большого Ростома), сказал сверху вниз, Тэвану:
— Нехорошо, наш парень, поступаешь, приходишь, ребят ссоришь, против закона действуешь, ведь твоя власть, о твоей судьбе они пекутся, перед центром они за всё ответ держат, ежели с вашей стороны уважения нет, чего же от чужих ждать…
Большой Ростом по-хозяйски остановил его — тс! — но про себя очень даже доволен был, что его образ мыслей и даже повадки популярны в народе: наследника Большой Ростом не имеет, но хочет после себя существовать, говорит, пока есть Цмакут на земле — слава Ростома будет жить в народе.
Не знаем, как получилось, опять слово за слово, наверное, ещё какие-то тайные распри между ними имелись, Старший Рыжий сказал Ростому Маленькому:
— Не дразни меня, а не то этому, — кивнул на Тэвана, — дам говорить. Выскажись, парень, чего молчишь, я что, адвокат твой?
А он не говорил, для чего тут стоит, стоял и ждал и не говорил, чего ждёт, он и сам толком не знал, чего ждёт, зачем стоит.
Ростом Маленький разозлился не на шутку:
— А чего мне бояться, пусть выскажется, если хочет.
— Говори, парень, говори же, — сказал (Старший Рыжий).
Столько времени здесь стоял, хоть бы что-нибудь у них перенял, но нет, веки только дрогнули, сказал:
— Иду, это самое, в Ташкент.
Очень
— Айе, чтоб тебе неладно было, разве так надо говорить! Зима, скажи, на носу, хлева разваливаются — раз, корма неверно рассчитаны — два, половина государственных овец частная собственность — три, не повышаешь политическое сознание, грамоту и культурный уровень пастухов — четыре, шефство над нашими семьями, скажи, запущено — пять.
Это была готовая программа захвата животноводческой должности; его, значит, посылали ходатаем в разные приёмные, он там расшибался в лепёшку во имя сельских интересов, а эти здесь, значит, обдумывали, как его с места спихнуть; сказал (Ростом Маленький):
— Интересно, как это я должен был повышать культурный и политический уровень Арьяла, чего это я не сделал?
Думал — пожалеет его Старший Рыжий, опять скажет — пошутил, мол. Нет.
— А вот чего, — сказал, — атановский председатель вон в горы электричество провёл и телевизор поставил: «Вот тебе — Европа, вот тебе Америка, а это футбол, а это концерт, и чтоб я тебя в селе больше не видел».
Планшет с шеи снял и со всеми документами, копиями отчётов и спущенными сверху инструкциями положил на перила:
— Пожалуйста, и ферма ваша, и работник, сами всё и решайте, идти ему в Ташкент или нет.
Старшего Рыжего два года с работы снимали, чуть не трактором тянули, никак не уходил, пока жалоба в Москву, а из Москвы в Ереван шла, — упирался как только мог, но Маленькому Ростому показалось, что он груз ответственности с планшетом вместе положил на перила и может теперь дать себе волю, он выпрямился и с размаху налетел, набросился:
— Ты что тут народ против руководства возбуждаешь, по какому такому праву проваливаешь государственную работу?! — ни дать ни взять светлой памяти Тигран перед нами стоял, копия, тот, говорят, ежели даже сам виноват, всегда что-нибудь придумает, сам же первый и наскакивает, Ростом Маленький Старшего Рыжего всего на два года был старше, Тэвана был старше на несколько месяцев, а может, и помладше был — в первый класс вместе ходили, вообще все тут сорока — сорока пяти лет были, но так долго уже состояли в руководстве, что сами себе казались старше; как старик проворчал, сказал: — Не поколение, а наказание одно. Самовольные, — прохрипел, — неуправляемые, собственного ума ни на грош и советов твоих не слушают, ну как тут быть!
Поколение, значит, представлял один Тэван, но они не хотели обобщений, они испугались и захотели быстренько замять дело, мол, что ты, брат, отдельные недобросовестные лица есть, конечно, но вообще новый народ хороший народ и рассуждать умеет соответственно новым временам — самостоятельно. Вон, сказали, погляди, молодёжь в Дсехе красные брюки надевает и со жвачкой во рту в бильярд играет, а их руководство решило, что Цмакут старое отсталое село, пришли среди нас пастуха себе выискивать. В Цмакуте молодёжи нету, а была бы — так уж не такая, как в Дсехе. Да, что-то у них концы с концами не сходились, нелогично получалось, они тут совсем от скверного пива и осторожности ошалели. Центр говорил, внесите оживление, а то перестанем финансировать клуб, и независимо от требования центра, честное слово, иногда возникало желание поставить спектакль и прогреметь, как некогда гнедой жеребец Арцвик, на областном смотре, но чтобы они позволили себе произносить гамлетовские монологи, чтобы разрешили безумному Даниэлу вопить со сцены — да никогда, до гроба, до могилы!