Татарский отпрыск
Шрифт:
— Авдотья! Ты что здесь делаешь, старая? — окликнул ее в это время высокий загорелый незнакомец.
Старуха — это была нянька Марьи Васильевны — с недоумением посмотрела на незнакомца, звавшего ее по имени.
— Чтой-то, боярин, — сказала она, глядя на стоящего перед нею мужчину, заслонив рукою от солнца свои подслеповатые глаза, — как будто мне не признать, кто ты таков.
— Перемена во мне, стало быть, большая, коли ты меня признать не можешь, — произнес, усмехаясь, незнакомец.
— Батюшки-светы! Да никак это ты, боярин, Андрей Михалыч! — всплеснула
— Он самый, он самый, бабушка!
— Да неужто вернулся уж совсем с похода?… Ведь, кажись, войско еще не возвратилось…
— Совсем вернулся!.. Хочу в Москве-матушке белокаменной пожить: надоело с татарами гололобыми возиться… Тоска взяла, вот и приехал домой, благо, попутчик нашелся — посланец от Данилы Адашева — князь Хворостин, Федор!.. Так-то! Вчера поздно только в Москву приехал, еще нигде побывать не успел. Ну, как поживаешь, старая?
— Да уж, какое мое житье? Знамо дело, старость — все кости болят, особливо к дождю, так просто моченьки нетути!.. Одначе Бог еще моим грехам терпит, скриплю помаленьку; сейчас только чуть было душу мою грешную Ему в руцы не отдала. Кабы не эти молодцы, то не быть бы…
— Как боярыня? Здорова ли? — нетерпеливо перебил Андрей Михайлович словоохотливую старуху.
— Здорова, слава Богу! К ней-то я и пробиралась, да по пути в собор завернуть вздумала.
— Как к ней? — удивился князь, — Стало быть, домой?
— Нет, к ней самой… Да ты что же, нешто не слыхивал?
— Чего? — спросил князь, и сердце его сжалось недобрым предчувствием.
— Неужто не слышал про радость-то нашу? — снова спросила старуха.
— Да нет же, не слышал, да и слышать некогда было: сказывал, вчера вечером только приехал… Что же? Какая радость!
— Да ведь повенчали мы нашу боярышню! — брякнула старуха, не подозревая, какой удар она наносит этими словами князю.
— Как?! Давно ль? — вскричал, побледнев как смерть, князь.
— Да вот уж второй месяц идет…
— За кого она вышла? — едва слышно спросил Андрей Михайлович.
— За Ногтева князя, царица сама, бают, ее просватала… Только, по правде сказать, не больно, видно, охота была боярышне замуж идти… Убивалась страсть как, сердешная! Высохла вся с тоски, перед венцом такая была, что в гроб краше кладут, глядеть жалостно становилось. И с отцом у нее была допреж этого ссора большая: она, вишь, бают, за кого-то другого замуж просилась, а отец не пущал. Известно, не захотел — что с ним поделаешь!.. А только гневался он тогда сильно, на весь дом страху нагнал. Теперь ничего живет с мужем Марья Васильевна, ладно, кажись… Известно, стерпится — слюбится!
— Прощай, Авдотья! — внезапно сказал князь, отходя от старухи.
— Что ж ты это так вдруг, боярин? — удивилась старуха. — И не сказал, что передать Марье Васильевне, али сам зайдешь к ней?
— Скажи ей, чтоб лихом меня не поминала, а сам к ней не пойду.
— Почему ж?
— А уж так! Прощай! — проговорив это, Андрей Михайлович скрылся в толпе.
А старуха долго еще стояла неподвижно, дивясь такому концу разговора с князем. И пришло
"Так, должно, и есть!" — думала старуха, устремив глаза куда-то вдаль и пожевывая тонкими ввалившимися старческими губами. — "Ишь, дело, какое! Да… То-то она, сердешная, так слезами горючими обливалась. Грех, какой! И чего Василий Иваныч не позволил замуж за этого боярина идти, ума не приложу?… Спесь, должно, боярская помешала, — родом, верно, ниже его Андрей Михайлыч, ну и вздурил старый! Эх, греховодник! Ну, да уж теперь что — дело сделано, назад не оборотишь. Поплетусь, ин, да расскажу Марье Васильевне, кого видала… Тоже, пожалуй, грустить будет, болезная!
Авдотья заковыляла, медленно пробираясь сквозь толпу снующего перед храмом люда.
X
Разбитое счастье
Андрей Михайлович, отойдя от Авдотьи, поспешно пошел, сам не зная куда. Он словно хотел уйти от того, что сейчас внезапно закралось к нему в душу: от чего-то ужасного, более страшного, чем смерть, тоскливого и щемящего неумолчно. Он шел, опустив голову, ничего не видя, не слыша. Натыкался на прохожих, чуть не попадал под копыта коней и все шел вперед, не останавливаясь, не оглядываясь назад. В его голове не было дум, лишь одна мысль жгла ему мозг. "Изменила! Изменила!" — проносилось в его голове, и это же слово шептали уста.
Прохожие останавливались и сторонились, глядя на этого быстро шедшего прямо на них человека, неестественно размахивавшего руками и что-то бормотавшего себе под нос
— Ишь, молодец, как зелена вина нахлебался! — говорили они и провожали молодого боярина насмешливыми или укоризненными взглядами.
А Андрей Михайлович все продолжал свой путь, все прямо, прямо, никуда не сворачивая, не останавливаясь.
Невдалеке узкою серебристою лентою сверкнула Москва-река. Андрей Михайлович, не сознавая, что он делает, подчиняясь лишь стремлению идти все дальше и дальше, шел прямо к реке, миновал набережную, тогда не имевшую никаких перил, спустился с откоса берега. До воды оставалось шага два. Молодой боярин поднял голову. Ему бросилась в глаза сверкающая под лучами солнца поверхность речки. Он понял, что перед ним вода.
"Что-то мне теперь? В омут! Да… Туда… — мелькнуло у него в голове. — Прости-прощай, жизнь!" — и, перекрестившись Андрей Михайлович готов был броситься.
Чья-то рука удержала его.
— Побойся Бога, боярин! Не губи душу! — раздался за его спиною чей-то голос.
Бахметов с досадой оглянулся. Позади себя он увидел небольшого роста мужчину, лет шестидесяти. Человек этот был чрезвычайно слаб по виду, длинная запущенная борода и всклокоченные волосы, обрамлявшие его исхудалое лицо, придавали ему странный и дикий вид. Одет этот незнакомец был в длинную, темную одежду, напоминавшую подрясник, кое-где прорванную. Поясом ему служила железная цепь.