Татарский отпрыск
Шрифт:
Не жалеет золота Бахмет: созвал он всех мулл мудрейших, каких знал, всех знахарей, в лечении опытных.
Стоят мудрецы над больными, да только головами покачивают, поглаживают бороды седые.
Указывают они отцу с матерью на пленку белую, что в горле у детей с одного края до другого протягиваться начала, руками разводят и Аллаху молиться о спасении детей советуют.
Так и ушли.
Рыдает Зюлейка, склоняясь над постелью младшего сына, а Алей только смотрит так сумрачно, что, пожалуй, его, не плачущего, более жаль
А мальчику плохо. Мечется он по постели, хрипит…
— Душно мне, — шепчет. — Душит!
И стонет тихо, чуть слышно. Потом замрет, раскинется весь и дышит тяжело.
— Ой, матушка! Батюшка! Родимые! Спасите! Душит! — уже не говорит, а кричит ребенок, снова начиная метаться.
Отец с матерью руки свои над ним ломают от горя, а помочь бессильны!
Вдруг приподнялся малютка, схватился руками за горло, широко открыл глаза и снова упал на подушку.
Кинулась к нему с воплем Зюлейка и обняла уже не сына, а его остывший труп. А отец смотрит, стиснув зубы от боли душевной, на мертвое дитя и в грудь себя ударяет.
"О Аллах! Вот начало кары! Вот оно!" — думает отступник с ужасом.
Погребли на другой день малютку. Еще не все отнято от несчастных родителей — может быть, старшего сына Бог помилует. Но плох и он. Мечется так же, как вчера его брат. Хрипит и на удушье жалуется.
— О, Аллах! — восклицает Зюлейка. — За что Ты казнишь нас?
— Алей! Помолись! Не Аллаху, а своему прежнему христианскому Богу! О, помолись! Ведь Он милосерд! Он простит тебя! Помилует сына!
— Мне ли, отступнику, молиться Христу! — шепчет Алей в ответ ей.
А Зюлейка уж не слышит его ответа: она уже распростерлась ниц, молясь Аллаху. Пробовал и Алей молиться, как жена советовала. Но страшно ему осенить себя крестом христианским! И рука, точно свинцом налитая, тяжелая, не поднимается.
Пересилил себя Алей, перекрестился, пал на колени и шепчет полузабытые слова молитвы Господней.
Но не удалось довести отступнику молитвы до конца. Дошел до слов: "яко же и мы оставляем должником нашим" и остановился: предсмертный хрип сына прервал его молитву! В ужасе он кинулся к нему: мальчик уже отходил, и отцу только пришлось услышать его последний вздох.
Как безумный, упал на пол Алей-Бахмет, бился об него головою и дико выкрикивал:
— Проклят я! Проклят я Господом! Проклят!
III
Безумная
Грустно и мрачно в высоком и богатом доме мурзы Алея-Бахмета. Не слышно прежнего веселого говора мальчиков, их серебристого смеха. Вместо Говора их поселилось в доме угрюмое молчание, вместо смеха — рыдания и слезы. Только стоном Зюлейки и тяжким вздохом хозяина дома нарушится тишина — и снова все замрет в тяжелом безмолвии.
В мрачной задумчивости полулежал Алей на одном из диванов. Он один — Зюлейка плачет на своей половине дома.
Прошло
Всего шесть дней ведь назад он сидел на этом же самом диване со своими мальчиками и рассказывал им про далекую Русь, про ее города многолюдные, про реки глубокие и широкие. Помнит он, с каким любопытством устремляли на него сыновья свои темные глазки, как жадно ловили каждое слово…
А теперь… О, Боже! Да не сон ли это, не страшный ли сон, навеянный темною и унылою осеннею ночью? И невольно Алей вслушивался в окружающую тишину: вот-вот раздастся веселый смех его младшего сына или звонкий голосок старшего.
И забывается в мечтах на минуту Алей и еще внимательнее прислушивается. А за дверью и, правда, раздаются шаги. Кто-то идет к нему в комнату.
Поднялся Алей с дивана… Радостно бьется его сердце…
"Дети бегут", — думает он, принимая свои мечты за действительность.
Дверь скрипит, отворяется, и, увы! вместо розовых детских личиков в дверях показывается голова седобородого старика раба.
— Что тебе? — упавшим голосом говорит Алей.
— С ханым что-то неладное творится! — шепчет ему в ответ раб, словно боясь своим голосом нарушить царившую в доме тишину.
— Что с ней? — испуганно спросил Бахмет и, не дожидаясь ответа, поспешил на женскую половину дома.
Когда Бахмет вошел в комнату жены, Зюлейка стояла, прижавшись спиною к стене, сложив руки на груди и устремив взгляд на какую-то точку в углу комнаты.
Зюлейка уже не плакала, как раньше, не стонала. Напротив, на бледном лице ее порою мелькала улыбка.
Она не заметила прихода мужа и стояла, словно застыв, в созерцании видимого одною ею.
"О, Аллах! Что с ней?" — подумал Бахмет, удивленный странным видом жены.
— Зюлейка! — окликнул он ее, подходя к ней ближе. Молодая женщина, казалось, не слышала его зова; она даже не шелохнулась, только губы ее теперь тихо что-то шептали, а улыбка не сходила с лица. Алей-Бахмет взял жену за руку. Зюлейка вскинула на него глаза, глянула каким-то странным, ничего не выражающим взглядом и снова приняла прежнее положение.
Алей вслушался в то, что шептала жена.
— Вы здесь, мои мальчики? Что же вы прячетесь? Ах, вы мои соколики! Играть, видно, захотелось? Что же! Играйте, балуйте, детки! Только, помните: в сад не убегайте! В саду холодно!.. Дождь, ветер… Лужи везде… Простудитесь!.. Заболеть можете и… Ох, и вымолвить страшно! Пожалуй, умрете! Что я тогда буду делать без вас, без моих соколов ясных? И то я сон видела страшный, будто вы умерли, покинули меня навеки… Слава Аллаху, что это только сон! Помню, как я горевала… Детки! Подите, поближе ко мне! Дайте мне приласкать вас! Идите же! Что же вы? — шептала Зюлейка, и при последних словах лицо ее приняло умоляющее выражение.