ТАТУИРО (HOMO)
Шрифт:
– Нат? Ты чего, ну?
– Витенька…, – Наташа всхлипнула, вытирая рукой глаза:
– Витька, оболтус, что это у тебя, что?
– Где? – сел на постели, уставился на ногу, куда показывала мокрым пальцем.
– А-а, это! Татуировка просто. Ты чего, Нат?
Наташа подобрала вторую ногу и, топыря на краю стула пальчики в розовом перламутре педикюра, расплакалась в голос, уткнув лицо в круглые коленки. Маленькие шортики разошлись кромками, показывая гладкие бедра и кружево трусиков в глубине.
Витька перекинулся телом
– Ну, милая, девочка, ну, что такое, что?
– У-у, у Сережки-и-и, – тоненько, с подвывом, попыталась сказать, – у него так же-е!…
– Ну? Ну, что?
Наташа закрутила головой, зашмыгала. Отняла руку – провести под носом. Потянулась за спину, что-то тряпочное, неважно что, ухватила, прижала к лицу.
– Все уже, – сказала сердито и невнятно, – все, не буду больше.
И разревелась громко и горько. Витька в трусах суетился вокруг, принес водички, слушал, как, хлюпая и обливаясь, попила, отвела стакан ладонью. Ждал терпеливо, глядя, как трясутся плечи. Помирал от жалости, да что же это? Последний раз так жалел, когда кот любимый попал под машину, трясся в агонии несколько часов, и уколы анальгина не помогали нисколечко. Только стой рядом и жди, смотри, пока – само. Кот тогда умер. Наташа – успокоилась потихоньку.
– Расскажешь? – стоял на коленях у стула, глядя снизу на дрожащий подбородок и губы, что старательно кривила в улыбке.
– П-потом. Можно?
– Да Господи, можно! Когда угодно – можно!
Горестное настроение тихо-тихо, плавно сошло на нет. Наташа улыбнулась чуть, но уже по-настоящему. Поправила волосы. Заоглядывалась. Витька поспешно подал щетку. Гордясь собственной проницательностью, успокоенно следил, как расчесывается. С каждым взмахом щетки лицо становилось спокойнее, блестели глаза, промывшись слезами, что, верно, давно уж должны были пролиться.
– Пойдем плавать, – постановила она. И Витька закивал поспешно:
– Да-да, – но утвердил, заручаясь на будущее:
– Но – расскажешь, да?
– Да, Витенька, расскажу. Потом…
И начался первый морской день.
Завтрак в открытом ресторанчике, коричневые официанты, готовно сверкающие белыми зубами, тарелки, увенчанные мокрыми листьями салата поверх прозрачных ломтиков колбасы. Гомон постояльцев, половина которых принесли с собой пакеты и украдкой совали в них фрукты и булочки с общего стола.
– Другой Египет, – сказала Наташа, следя за шумным семейством за соседним столиком. Отпила из красивого стакана жиденького кофе:
– Ты можешь себе представить, что здесь, недалеко, те самые пирамиды? Которым пять тысяч лет?
– Мама-а-а! – заорал пятилетний карапуз, пиная прицельно кудрявую девочку на соседнем стуле:
– Она! Меня! Толк-ну-ла! Ду-ра!!!
– Са-а-ам! – завопила принцесса и кинула в обидчика чайной ложкой.
Витька подумал добросовестно.
– Не могу, – признался.
– Съездим. Хотя и там не лучше. Иногда мне кажется, Вить,
Витька осмотрел зал. Толстые и тонкие, в привезенных из родной губернии нарядах – вон дама в черных кружевах с шелками и декольте… Крики радостные в сторону своих, косые взгляды на вновь прибывших… Наташа в малюсеньких шортах и красном топике с одним плечом. Он сам – в попугайных бермудах, что откопал второпях на антресолях, и в черной майке.
– Может и плесень, – сказал осторожно, – но пирамиды-то – строили.
Ната вздохнула.
– Да, прав. Наверное, прав. Хотя, вот – Большой каньон, например. И без нас обошлось, а так грандиозно!
– Не знаю, не был, – вредно сказал.
– Будешь! – рассмеялась Наташа, – если захочешь как следует, конечно! Хочешь?
– Купаться хочу! – умоляюще ответил Витька, следя за уходящими в солнце отзавтракавшими.
Они купили у официанта бутылку красного холодного вина.
Медленно-медленно поплыл день. Выворачивая из-под босых пяток горячий песок, обжигая спину и плечи неправильно летним ноябрьским солнцем, плеская в лицо водой, нестерпимо лазурной и до того соленой, что мгновенно свело и зачесало губы.
Витька наслаждался. Набрав в прокате растрепанного добра – ласты, маску с трубкой, нырял среди огромных плоских камней, морскими садами раскинувшихся на совсем небольшой глубине. Плавал к белым катеркам, болтавшимся на якорях рядом с близкими буйками. На ломаном английском заказывал в баре минералку и фрукты. Мазал Наташе спину кремом. И снова плавали вдвоем, к буйкам и обратно, и снова. Катался на белом, чистеньком, изукрашенном кружевами и помпонами не хуже грузинской волги, верблюде. Звали верблюда Вася. Хозяин, широко вышагивая в развевающейся на горячем ветру длинной рубахе-джалабие, улыбался, оглядываясь на Витькину улыбку, водил Васю в поводу среди полуголых туристов.
Неожиданно быстро закатывалось солнце медленного дня, но – не жалко, ведь только первый день.
В номере, с удовольствием шлепая по каменным плиткам прохладного пола, приняли душ и переоделись к ужину. Договорились поехать в город, побродить по магазинчикам.
Наташа иногда взглядывала на Витькину змею, ее узкую цветную голову, уложенную на середину бедра, на хвост, в полный изгиб захлестнувший щиколотку. Хмурилась, но ничего не говорила. Виктор, помня утро, не спрашивал. Захочет – сама и спросит, и расскажет.
В Хургаде, блестевшей фонарями и витринами – ожерельями по черному бархату ночи, толкались среди толпы. Пили воду из маленьких фонтанчиков в виде каменных рыб и собачек. Купили непонятных фруктов у сморщенного хоттабыча, клонившего голову на тонкой обугленной шее под тяжестью гигантской чалмы. Улыбчиво отказывали продавцам безделушек, сладко и жарко заманивавшим их в сверкающие внутренности магазинчиков.
Молча, устав, ехали обратно, глядя на яркие отельчики и черные куски пустыни между ними.