Татуиро (Serpentes)
Шрифт:
Мастер поднял мягкое тело, прижал к себе и понёс, ступая осторожно, чтоб не уронить на узловатые корни, торчащие из песка. Надо забрать её с берега, пока никто не увидел, ведь лежащее на общем песке — общее по законам племени. Он скажет всем, что ветер принес её мастеру, и для того выломал кусок крыши. И она теперь — его. Теперь ему — страдать, беспокоиться. Принимать то, от чего убегал столько лет.
В хижине было темно, и только дыра в крыше светила сама для себя, не опуская свет вниз. Мастер устроил девушку на полу, где лежал до того сам, укрыл циновкой и сел рядом ждать утра. Сидел на корточках, положив локти на колени и свесив ладони, думал. Теперь надо больше циновок и выменять свои новые
Девушка пошевелилась, не открывая глаз, вытащила руку и, дёрнув, уронила ее поверх циновки. Простонала что-то. Через дверной проём упал на ее лицо и плечи сонный утренний свет. И мастер почувствовал, как сердце его схватили холодные когти.
На худом грязном плече вилась цветная змея. Небольшая, но в точности такая, как там, в пещерах.
Глава 4
Ягоды дерева снов
Время идёт от солнца к солнцу, от дождей к дождям. Оно бывает коротким, когда нужно сделать что-то быстро, но тянется древесной смолой, если ждёшь утра.
Ночью мастер ворочался, смотрел в щели хижины, и время медлило, но вот небо начало светлеть, и время прыгнуло, побежало быстро-быстро. Она подстегнула его, та, что лежит неподвижно, спит и не знает ещё, куда принесла её река.
Как заставить солнце не светить, а людей спать? Мастер не знал. Знал старый ведун Тику, но он давно утопил свои знания в тыкве с хмельной оттой и больше врал, чтоб не мешали ему пить. А когда ловили на вранье, изворачивался, но люди смеялись и прощали. Не было несчастий, и племя не нуждалось в силе колдуна.
Мастер мог только захотеть. Сильно-сильно. Попросить. И посмотреть, получится ли. Сила желаний — это удел женщин, не мужчин. А наговорные слова — они остаются детям, передаваясь от тех, кто растет, тем, кто ещё мал. Он усмехнулся. Мастер, не убивающий на охоте, может быть, он, хоть и не женщина, но и не таков, как прочие мужчины? И стал ли он настоящим взрослым?
Сидя на корточках, сжал кулаки так, что ногти врезались в ладони. Закрыл глаза и зашептал, раскачиваясь, просьбу о том, чтоб не приходил свет, ещё немного. И чтоб люди не покидали хижин. Проговаривал слова, задерживая дыхание, и выдыхал шумно каждое, отправляя в пробитую ветром дыру. Следил, как превращаются они в тугой дым и в зеленые огоньки, уплывают, кружась, и ветер уносит их.
И, будто услышав, ветер свистнул, продираясь сквозь листья, спутал волосы на голове, тронул холодными лапами потную грудь. Мастер разжал кулаки и раскрыл глаза. В чёрном небе в проломе крыши не было звёзд, и утренний свет потускнел. Тогда, встав, мастер тихо пошёл к выходу, выглянул в проём, сдвигая свешенные пальмовые листья. Блестевшая до того река ворочалась за невидимыми деревьями. Ветер гудел ровно, а над головой висели неподвижно еле различимые низкие тучи. И ни огонька в хижинах. Он сумел захотеть, сильно, как хотят только женщины, собираясь вместе. И теперь время подождёт, позволив ему сделать то, что задумал.
Нащупывая босыми ногами ступени, спустился, цепляясь рукой за столбы навеса. И, постояв в кромешной темноте, закрыл глаза, чтобы проще дойти туда, где растёт дерево снов.
Его и деревом не назовёшь, — в зарослях кровяника маленький прутик, на котором в летнюю жару выбило несколько бутонов. Цветки крошечные, похожие на синие ладошки с красной серединкой, будто клюнула птица. Мастер нашел его сам и никому не сказал. Сперва хотел вырвать и выкинуть в реку, а то вырастет и наделает бед, забирая в сны
Он плавно и медленно продвигался по песку, нащупывая пальцами ног корни, и рукой проводил перед собой, касаясь концов быстрых от ветра листьев. От большого ствола десять шагов, потом на левую руку еще три шага. Уткнулся лицом в шевелящиеся листья кустарника, пахнущие дождем и собственным резким запахом, присел на корточки и стал водить руками, перемешивая невидимый воздух. Ягоды мелкие, но он узнает их наощупь. Только бы не раздавить нечаянно. Старался не думать о том, что их слишком мало для того, что ему придется сделать. Спина затекла и болели согнутые ноги, будто жилы в них мотают на деревяшку. Глаза он то открывал, то закрывал, и уже сам не мог понять, смотрит или жмурится. Веки заболели и под ними поплыли оранжевые пятна. Казалось, вечность сидит, водя дрожащими руками перед собой. Почти повалившись набок от напряжения, уже собрался встать, когда ветер сунул в руку острый прутик с тяжелой капелькой на конце. Закаменев плечами, обхватил тонкую плеть, проводя другой рукой, легонько, как по крыльям бабочки. Нащупал ягоду, сорвал, аккуратно сламывая черешок. И вспомнил: второпях не подумал, а складывать куда? Бережно сунул ягоду в рот, за щеку. Стиснул зубы, так что заныли челюсти, оберегая, чтоб не укатилась и не лопнула пряным соком. Сколько же их было, цветов на деревце? Вот ещё одна ягода и ещё сразу две. Рот уже не открывался сам, и мастер пальцем оттягивал щеку, укладывая очередную ягоду.
Восемь ягод. Ветер плещет по лицу, а губы не двигаются, и правая сторона лица окаменела. Он боялся раздавить ягоду, их мало, и если раздавит, то повалится ничком, и уже никакие тучи ему не помогут, пролежит до вечера, а потом побегут под кожей колючие муравьи. Но все будет чувствовать… Как вопьется в висок сухая ветка или укусит за пятку песчаная мышь. Но даже если она позовёт всех мышей леса и те отгрызут ему ногу до самого колена, он не сможет пошевелиться.
Чтоб не чувствовать боли, надо в два раза больше ягод. А их всего восемь. Щупай, не щупай, всё. Несколько узких листьев и три тонких веточки.
Покачиваясь, мастер постоял, вспоминая, куда поворачиваться, чтоб не заплутать рядом с домом. Свет всё еще медлил, повинуясь силе его желания.
…В темной хижине всё знакомо, каждое движение выучено за долгие годы. Сев у дальней стены на скрещенные ноги, он повел рукой вправо и достал ступку. Выудил ягоды пальцем, считая внимательно. Щека была мертва, хотя донёс в целости, не раздавил ни одной. Мастер вставил в ступку с ягодами деревянный пестик, прикрыл обрывком глянцевого листа. Сидел, глядя перед собой, придерживая лист, нажимал, водил рукой из стороны в сторону, раздавливая ягоды в кашу. Сок брызгал на лист снизу и не попадал на руку. А стена перед глазами потихоньку становилась видна и по ней просвечивали серые трещины пасмурного дня.
Закричали дети вдалеке, и мастер порадовался, что хижина его стоит на самом краю леса и деревни. Пусть чёрная низкая туча принесла с собой лишний сон, но всё равно день настал и люди проснулись. Может, к нему сегодня никто не придёт? Но река текла к верховьям, и он подумал с неудовольствием: дети прибегут, притащат свои находки.
Опуская глаза, уже видел свою руку, пауком охватившую ступку. Еле слышно за гудением ветра чавкала в деревянной ступке ягодная каша. А может, только придумал, что слышит.