Таверна трех обезьян
Шрифт:
Трини сидела совершенно неподвижно, словно маленькая пантера, изготовившаяся прыгнуть и разорвать яремную вену быка, который в этот момент пересчитывал наличные.
— Пятьдесят семь тысяч, дорогая хозяйка. Посмотрим, много ли у тебя пороха в пороховнице…
Сеньора Трини посмотрела на легавого с выражением сладким, почти блаженным.
— Вижу, ты уверен в себе, Бомбин. Но если так, может, прекратим забавы с наличными и поставим на что-нибудь другое, посерьезнее.
Дерьмолап неловко заерзал на стуле и почесал задницу; уверенная улыбка соскользнула
— А на что еще мы можем сыграть? У меня с собой денег больше нет. Сеньора Трини положила на стол пятьдесят семь тысяч, приговаривая, что это неважно. Она вручила мне две карты на хранение и попросила проследить, чтобы не случилось ничего непредвиденного, и вышла из кладовой, проворно зацокав каблучками.
Она исчезла всего на пару минут, и за это время никто не промолвил ни слова. Лупас по-прежнему хмурился. Он снял очки, чтобы протереть стекла, и я смог увидеть две затуманенные щелки — его больные глаза. Трини вернулась с документами в одной руке — бумаги были перевязаны безвкусной розовой лентой — и новой порцией коньяка для полиции в другой: она верно догадалась, что в ее отсутствие нервный Дерьмолап свой предыдущий бокал прикончил. Она развязала бант на ленте и показала документ: это был нотариальный акт, подтверждающий право собственности на «Плэйере».
— Ставлю бар. Вот бумаги. Он свободен от закладных и прочих обязательств. Взамен я хочу, чтобы ты поставил известную тебе вещь…
Лупас повернул голову в сторону жены с выражением, ему не свойственным: это было лицо ребенка, испуганного и обрадованного одновременно. Трини посмотрела на него с бесконечной нежностью и погладила по колючей, плохо выбритой щеке. Впервые я наблюдал открытое проявление чувства между ними.
— Ну… ты же знаешь, я не могу ставить на это, — промямлил Дерьмолап. — Такое невозможно.
Он снял выцветший пиджак: огромные пятна пота расплывались под мышками. Присутствие пистолета за поясом стало еще более очевидным.
Трини выложила бумаги на середину стола, прямо на груду денег.
— А почему нет? Будет довольно, если ты положишь на стол ключ от сейфа. Если я выиграю, я сама его найду.
Страж порядка выпил еще и вспотел сильнее: бесчисленные капельки дрожали на пухлом втором подбородке. Он поколебался еще несколько мгновений, отрицательно качая башкой и сам того не сознавая.
— Ладно. В конце-то концов не все ли равно. Я тебя обыграю, лиса. Мне всегда хотелось иметь бар с девочками и уйти со службы.
Дерьмолап полностью распустил галстук и расстегнул воротник мятой рубахи. Одним рывком он выдернул серебряную цепочку, на которой висел ключ, вернее, ключик немногим больше того, каким обычно отпирают почтовые ящики.
— Вот он, золотой ключик. А теперь — смотри и плачь.
Он выложил на скатерть короля и туза, припечатав карты кулаком, и вдохнул полной грудью.
Сеньора Трини холодно дала упасть двум тузам…
Все случилось очень быстро. Дерьмолап смотрел изумленно, не сразу уразумев во хмелю достоинство карт и тот факт, что он проиграл. Он вскочил на ноги,
— Мне насрать, мать твою! Я никогда тебе это не отдам!
Трини, помертвев, встала и замерла на месте, я тоже выпрямился и плотно прижался спиной к ближайшей стене.
Дерьмолап взвел курок и прицелился в голову женщины. Лупас схватил несданную часть колоды и с поразительной меткостью швырнул полицейскому в лицо. Воспользовавшись его секундным замешательством, Лупас успел заслонить своим телом жену и выхватить сзади автоматический «стар». Дерьмолап выстрелил дважды, Лупас уронил пистолет и упал на пол, смертельно раненный двумя пулями — в живот и в грудь.
То, что произошло дальше, даже теперь, много лет спустя, кажется мне галлюцинацией, порождением опиумного бреда.
Дерьмолап схватился за голову, бросил револьвер на стол и осел на стул. Трини кинулась к мужу; она приглушенно всхлипывала.
В кладовую вбежали четыре девушки из бара, которые замерли от ужаса при виде кровавой сцены. За ними следом спешил Рафойс, унылый торговец, вдребезги пьяный к этому времени, и еще два клиента, которые, разобравшись, чем тут пахнет, пустились наутек.
Дерьмолап кричал срывающимся голосом, чтобы кто-нибудь позвал его сослуживцев, он хотел сдаться. Повторив это несколько раз, он допил остатки коньяка и закрыл лицо руками. Он застыл неподвижно, словно статуя.
Я приблизился к Трини и Лупасу. Она гладила его по жидким волосам. Я сказал, что иду вызывать «скорую». Лупас поднял одну руку и попросил жену никуда не звонить, он знал, что ничего уже не поделаешь, и желал умереть спокойно. На его лицо вернулось мечтательное детское выражение, он посмотрел на Трини и взмолился:
— Я хочу испытать это в последний раз, здесь, перед этими козлами. Хочу умереть так, ты знаешь… Пожалуйста, любовь моя.
Сеньора Трини запретила нам кого-либо вызывать, пока она сама не скажет. И попросила всех нас встать вместе вокруг них и не уходить, что бы мы ни увидели.
Дерьмолап продолжал сидеть в оцепенении в прежней позе, закрыв лицо и безучастный ко всему. И монотонно причитал нараспев:
— Зачем я это сделал? Боже мой! Зачем я это сделал?
Моя подруга устроилась на коленях перед Лу-пасом, распустила на нем ремень и расстегнула ширинку. Привычным движением она извлекла из складок одежды огромный член, длинный и толстый даже в вялом состоянии. Лупас откинул голову и постарался расслабиться, несмотря на острую боль, которую, должно быть, причиняло ему ранение в живот. Трини распорядилась принести диванную подушку, чтобы уложить его поудобнее, поцеловала в синюшные губы и немедленно заглотила так глубоко, как только могла, огромный член. Несмотря на то, что Лупас умирал, ее умелый рот одержал верх над смертью, вызвав бурную эрекцию. Потаскушки переглянулись в смятении, Рафойс ничего не понимал, а я был заворожен.