Таволга
Шрифт:
В день получки — любопытные к кассе. Все оказалось так.
Туго приходилось Кирюшке на первых порах. Поручит что Андрей — упаси бог сразу кинуться выполнять. Подумай! Голова-то на что? Дал как-то медную пластину: согни. Согнул. Дал стальную — не согнул.
— А почему? — правит ус Андрей.
— Первая была мягкая.
— А почему мягкая?
— Потому что медная.
— Да медная-то почему должна гнуться?
— Потому что мягкая, — недоумевал Кирюшка.
— А почему все же мягкая, — настаивал
— Потому что медная, — и пожимал плечами.
Андрей расхохотался, а Кирюшке стало неловко. Попробовал ответ в книгах искать, а там так написано, что совсем запутался.
Андрей ему:
— Учись.
Лето в пору вошло. Андрей вспомнил:
— Ты грибы искать мастер, пойдем, покажешь мне что к чему.
А тот и рад: грибы брать — великое удовольствие. Люди на машинах, а Кирюшка с Андреем пешком. Медленно, зато все увидишь. Иди и поглядывай на все на четыре. Тишина в лесу и покой.
Андрей вырезал обабок:
— С понедельника, Кирилл, один работать будешь, самостоятельно.
— Правда? Ура!
— Главный фокус — не бросать начатого дела. Я тебе показал, а до тонкостей дойдешь сам.
Кирюшка пожонглировал шишками, поймал их, сделал несколько пасов, развернул пустые ладони:
— Интересно?
— Еще бы, — улыбнулся Андрей, очистил грибную ножку и опустил в плетенку.
КОГДА ЦВЕЛ ШИПОВНИК
Тихая белая ночь мягко охватывала море, песчаный берег, ветхий домик вдали с темным квадратом оконца, камни и двух человек у валуна, сидящих плечом к плечу. Он говорил. Она, склонив голову к нему, осторожно, словно бабочку, держала в ладонях цветок шиповника — единственного цветущего растения здесь, среди холодных камней.
Он, заочник географического факультета, рассказывал об этнических особенностях края, о верованиях и сказаниях:
— Раньше здесь считали, что ветер вызывает женщина, когда танцует. Чем дольше и стремительнее танец, тем крепче ветер. А в дыру, в которую он дует, улетают осенью птицы. А птицы, как известно, это души бывших людей. Когда-нибудь наши души превратятся в птиц, и их унесет ветер.
Его слова казались полными великого значения. Она поднесла к его лицу цветок:
— Какой ты у меня умный.
Он вдохнул аромат, закрыл глаза и прочел: «Ищу я в этом мире сочетанья прекрасного и тайного, как сон…»
Неверный полусвет ночи подчеркивал
Ему надо было вставать и ехать на материк за почтой, а заодно привезти на бригаду деньги, но он медлил.
— Тебе пора, Алеша. Я буду ждать, слышишь?
Из домика, окруженного с трех сторон развешанной на шестах сетью, вышел старик в потертой шапке, отлинявшем плаще и облепленных чешуей сапогах. Приземистый, он казался еще крепким для шестидесяти с лишним лет. Из-под ладони, похожей на клешню краба, сощурился на море, ничего там не увидел и крикнул:
— Эй, Алька, не видать?
— Нет, — ответила девчонка, кружась на песке.
Он подошел:
— А ты лучше погляди.
— Чего ждешь, Влас?
— Почту.
— Тебе же никто не пишет.
— Сущую правду говоришь, писать мне некому, — как сквозь бурелом продралась улыбка, обостряя очертания лица. — Алексей-то должен деньги привезть.
— Хоть бы шапку купил. А сапоги! Подобрал, что ли?
— Зряшная ты девка, Алька. За каким лешим прилетела сюда?
Алька смеется:
— Белый свет повидать.
— Белый свет… Пустой вы народ, оттого и носит вас без толку. Мечетесь, а зачем, не знаете.
— А ты знаешь? — Алька украдкой поглядывала в сторону валуна, за которым зеленела полоса шиповника, и думала о сокровенном.
— Я деньги зарабатываю.
— На что их тебе, когда истратить не можешь?
— То есть, как на что? — Старик удивился, потом добавил мечтательно: — Скоро люди долго будут жить, много больше ста лет. Дело-то, говорят ученые люди, за малым стало.
— Вот и отдал бы для науки.
Влас сердито повернулся и ушел.
Серое море сливается на горизонте с блеклым небом. Волны оставляют на берегу морскую траву, мелкий сор, студенистых медуз. Поджарые кулички с жалобным писком взлетают от набегающей волны и садятся тут же, лишь она скатится. Надрывно кричат чайки, падают и уходят, расправляясь с добычей на лету. Пахнет гниющими водорослями.
Ветер раздувает полы телогрейки, кидает в лицо брызги.
«А я не уйду!» — Алька пляшет на мокром песке, воображая, что это она вызывает ветер.
За полосой песка галька, за ней валуны, за ними — шиповник цветет пунцово, и кажется случайным этот горячий цвет среди серого однообразия.
Алька вспоминает ночь, улыбается своим потаенным мыслям. Щеки пылают. Зыбко и чуть-чуть жутко от счастья.
Ветер крепнет, круче заворачивает волну. Мечутся птицы, и, кажется, они улетают в дыру, из которой вырывается ветер.
«Воротись, девичье ли дело — мужскую работу робить? Не в великих чинах ты там, верно, опять в грузчиках? Воротись, Алька», — зовет мать.