Таврия

Гончар Олесь

У Данька перехватило дыхание от неизведанного доселе полного счастья… Мелькало перед глазами подвижное море людских голов, поблескивало где-то далеко внизу сверкающее крыло Днепра, а навстречу полотняной истлевшей рубашонке с музыкой и ветерком, с нежным чарующим шуршанием летело небо праздничным голубым шелком.

VIII

Ночевать Данько затащил Валерика на берег, к своим. Разве там места не хватит? Разве подстелить нечего? Круча — под голову, Днепр — в ноги, а небом накроются!

По нраву пришлись ребята друг другу, решили не разлучаться — наниматься на сезон вместе.

В

этот день вся ярмарка наблюдала, как заходит солнце. Может, «за стену»? Может, закат предскажет дождь этой жаждущей, забытой богом земле?

Но солнце, как и вчера и позавчера, снова садилось на сушу, опускаясь в мглисто-кровавое гнездо где-то за плавнями, за голыми заднепровскими холмами.

Вздыхали люди, стоя на каховских кручах, овеянные сухим багрянцем ярмарочной пыли. Было удивительно и страшно: столько дней с утра и до ночи свистят из-за горизонта ветры, но ни одной тучки не могут пригнать на таврическое небо. Освещенное закатом, оно было и сейчас от края и до края пустынно-чистым.

По дороге к своим Данько купил несколько связок бубликов и обвязался ими крест-накрест. Хотел угостить сестру, одарить девушек, — пусть знают, что он гуляет сегодня.

К криничанам Данько явился героем дня. У Сердюков руки задрожали, когда парень зазвенел своим капиталом.

— Где ты… Данило… откуда?

— Угадайте, — дразнил их Данько.

— Казну ограбил или черту душу продал?

— Ни казны не грабил, ни души не продавал. В рулетку выиграл!

Это окончательно доконало Сердюков:

— Такая даровщинка!

— Счастливый ты у нас, Данько, — щебетали девушки, похрустывая бубликами. — В сорочке родился!

Подсчитали Даньковы медяки, их оказалось довольно много: около четырех рублей. Посоветовавшись с сестрой, парень решил, что завтра же пошлет свой выигрыш матери в Кринички.

— Порадуем маму: пусть знают, что не умерло в Каховке наше счастье!

Формальности, которые надо было выполнить на почте, Валерик брал на себя.

Валерик понравился криничанам.

— Какой хорошенький мальчик, — сказала Ганна Лавренко при встрече. — Жаль только, что загорел сильно, почернел, как цыганенок. А может, ты и в самом деле цыганенок?

Валерик вспыхнул.

— Он агрономчик, — объяснил Данько, считая, что тем самым возвеличивает друга. — Видите, кокарда? Он в агрономической школе учился… Пол-«Кобзаря» на память знает!..

— Девчата, гляньте! — воскликнула вдруг младшая Лисовская. — Кого-то бьют!

Драка происходила неподалеку, за орловскими куренями, люди со всех сторон уже сбегались туда. Побежали на шум и криничане.

На берегу, у самой воды, ватага разъяренных сезонников-киевлян жестоко избивала пожилого сутуловатого крестьянина, своего атамана, который якобы продал их сегодня за магарыч, пропил с нанимателями в трактире. Никто не заступался за предателя-вожака. Наоборот, некоторые из толпы, в том числе и Сердюки, выкриками подзуживали парней, чинивших расправу. Валерик тоже считал, что односельчане карают вожака по заслугам, но сама по себе сцена вызывала у него ужас и отвращение. Тяжело было смотреть, как его топтали в песке, как он отползал к воде на четвереньках, помятый, окровавленный, еще как бы не веря, что его отпустили живым, оглядываясь на своих преследователей затравленным,

одичало-виноватым взглядом. Дотянувшись до воды, он припал к ней и стал жадно, по-собачьи хлебать.

— Вот, дядя Нестор, смотрите… Не пропейте нас, — обратилась Ганна Лавренко к Цымбалу, когда они возвращались к своим шалашам. Нестор, неожиданно обидевшись, ответил бранью на ее неуклюжую шутку, за которой чувствовалось и серьезное предупреждение.

Солнце закатилось, но было еще светло. По всему берегу сновали люди, встревоженно гудели толпы сезонников. Еще с полудня среди них то в одном, то в другом месте стали появляться днепровские матросы, грузчики и какие-то энергичные просмоленные юноши в кепках, призывая батраков держаться дружнее, противопоставить нанимателям свою силу. Их призывы еще больше подогревали общее возбуждение, царившее в толпах сезонных рабочих. Было от чего волноваться: совсем ничтожные цены выставили наниматели в этот первый день ярмарки.

— Круговой сговор у них! — звучали возмущенные голоса. — Пользуются тем, что нас много пришло, за бесценок хотят набрать!..

— Проучить их надо, людоедов! Они против нас сговаривается, а мы разве не можем против них?!

Грозное дыхание батрацкого берега постепенно докатывалось и наверх, к конторам нанимателей. По берегу стали все чаще расхаживать мобилизованные на время ярмарки сотские с бляхами на груди. Им было приказано выявлять и по возможности вылавливать «подстрекателей», но они возвращались наверх ни с чем, насупленные, уверяя, что подстрекателей найти невозможно, потому что их покрывает весь берег.

С заходом солнца пронеслась по шалашам весть о том, что на лесной пристани собирается совет атаманов Каховки. Кто созывает его, было неизвестно, но всем батрацким вожакам предлагалось немедленно явиться на сбор, где они смогут посоветоваться и сообща решить, как им держаться на ярмарке завтра.

Это было уже нечто новое, неслыханное для Каховской ярмарки.

Нестор Цымбал вначале даже немного растерялся: идти или не идти на совет? Никогда еще ему не приходилось принимать участие в таких важных (и, надо думать, опасных) сходках. Что из этого выйдет и кто все это затеял? Фабричные и грузчики с пристани поговаривали, что сходка будет иметь для сезонников немалое значение, что там якобы должна выступить с речью какая-то учительница из Херсона, как говорят, правдистка. Что это за правдисты и какая у них вера? Стоять за правду? Неужели есть еще где-то на свете люди, которые могут сочувствовать простому народу, думать о каких-то несчастных криничанах? Неужели действительно кому-то не безразлично, за какую цену Цымбал со своими впряжется в сезонное ярмо?

Сомнения обступили Нестора. Когда защищают имущих — это понятно, это выгодно, а кому какая выгода от криничан, чтобы вдруг, ни с того ни с сего брать их под защиту?

Мокеич уже собрался идти и ждал только Нестора, а тот все еще мялся, застряв в своем шалаше, разыскивая среда торб вчерашний день. Девушки взволнованно подгоняли его, требовали, чтобы шел, если зовут.

— Мокеич идет, другие атаманы идут, и хлопцы наши где-то там, на пристани… Чего же вам бояться? — горячо подбадривала вожака Вустя. — Чем вы у нас хуже других? Ну, довольно вам стоять тут на карачках, светить заплатами на весь Днепр!