Тай-Пэн

Клавелл Джеймс

Слуга поджег последний фитиль и со всех ног бросился бежать. Красный и зеленый огонь зазмеились вверх по огромному бамбуковому каркасу, и он вскоре вспыхнул, начертав во тьме Льва и Дракона. Этот флаг ярко полыхал несколько минут и погас, взорвавшись целиком, так же неожиданно, как и возник.

На некоторое время все поглотила черная тьма, прорезаемая лишь бурей восторженных криков, которые эхом катились по утесам, окружавшим долину. Когда глаза зрителей немного привыкли к темноте, вновь уютно засветились фонари танцевального круга, и весь Гонконг охватило радостное ожидание.

Шевон плакала от боли

в своей каюте.

– Довольно, – взмолилась она.

Ее горничная покрепче ухватилась за шнурки корсета и уперлась коленом пониже спины Шевон.

– Выдохни, – приказала она и, когда девушка подчинилась, в последний раз поддернула шнурки и завязала их. Шевон судорожно вздохнула.

– Ну вот, моя милая, – сказала горничная в капоре. – Вот и готово.

Горничная была маленькой аккуратной ирландкой с железной хваткой. Ее звали Катлина О'Рурк. Она была няней и горничной Шевон с самых пеленок и обожала ее. Каштановые волосы Катлины обрамляли приятное лицо со смеющимися глазами и ямочкой на подбородке. Ей было тридцать восемь.

Шевон выпрямилась, держась за спинку кресла, и застонала: она едва могла дышать.

– Я не выдержу до конца бала и упаду в обморок.

Катлина достала портновский метр и измерила талию Шевон.

– Семнадцать с половиной дюймов, клянусь благословенной Девой Марией! И когда будешь падать, голубушка, не забудь, что ты должна быть грациозна, как облачко, и позаботься, чтобы каждый это увидел.

Шевон стояла в панталончиках с оборками, шелковые чулки облегали стройные ноги. Корсет с пластинами из китового уса охватывал бедра, яростно ужимал талию и поднимался выше, чтобы поддержать и приподнять грудь.

– Мне нужно присесть на минутку, – чуть слышно проговорила девушка.

Катлин разыскала флакон с нюхательной солью и помахала им под носом у Шевон.

– Ну вот, сердечко мое. Как только эти куколки увидят тебя, тебе сразу же расхочется падать в обморок. Клянусь благословенной Дево.й Марией, святой Анной и Иосифом, ты будешь первой красавицей на этом балу.

В дверь резко постучали.

– Ты еще не готова, Шевон? – спросил Тиллман.

– Нет, дядя. Я уже скоро.

– Поторопись, дорогая. Мы должны прибыть, туда раньше его превосходительства! – Он отошел от двери. Катлина мягко хохотнула.

– Глупый человек, сердечко мое. Он не понимает, что это такое – вступить в бальную залу.

Квэнс отложил кисти в сторону:

– Готово!

– Превосходно, Аристотель, – сказал Робб и поднял маленькую Карен на руки, чтобы она могла взглянуть на свой портрет. – Не правда ли, Карен?

– Неужели я такая? – разочарованно протянула Карен. – Это ужасно.

– Это бессмертное творение, Карен, – сказал шокированный Квэнс. Он взял девочку у Робба и крепко прижал ее к себе. – Вот посмотри, какой восхитительный румянец играет у тебя на щечках, посмотри, как светятся твои прекрасные глаза. А это счастье, окружающее тебя подобно ореолу? Клянусь бородой Альказабедабра, портрет дивно хорош, как и ты сама.

– Ой, здолово. – Она обняла Квэнса за шею, и он поставил ее на пол. Карен посмотрела на картину еще раз. – А кто этот Альказа... ну, пло котолого вы говолили?

– Мой друг, – серьезно ответил Квэнс. – Бородатый друг, который присматривает за художниками

и красивыми девочками и мальчиками.

– Ты получилась очень, очень хорошенькой, – произнесла Сара натянутым голосом. – Ну, а теперь бегом в постель, тебе уже давно пора спать.

– Еще лано, – надула губки Карен. – И ты обещала, что я могу не ложиться, пока папа не уедет.

Квэнс улыбнулся, протер пальцы скипидаром и снял рабочий халат.

– Я заберу краски завтра, Робб.

– Конечно.

– Ну что же, нам, пожалуй, пора. – Квэнс расправил на себе свой яркий, расшитый пурпуром жилет и надел сюртук из золотого шелка.

– Вы мне нлавитесь, мистел Квэнс, – со взрослым видом сказала Карен. – Вы очень класивый в этом наляде, хотя кал-тина все лавно ужасная.

Он расхохотался, коротко обнял ее и надел цилиндр.

– Я подожду тебя в баркасе, Робб.

– Почему бы тебе не показать мистеру Квэнсу дорогу, Карен? – предложил Робб.

– Ой, да, – ответила она и, танцуя, подбежала к двери. Квэнс вышел из каюты, ступая важно, как павлин.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Сара? – заботливо спросил Робб.

– Нет, – холодно ответила она. – Но это не важно. Тебе лучше идти. А то опоздаешь.

– Я могу остаться, если это тебе поможет, – сдерживая раздражение, проговорил Робб.

– Единственное, что мне поможет, это благополучные роды и корабль домой. – Сара отбросила со лба выбившуюся прядь. – Подальше от этого проклятого острова!

– О, только не говори глупостей! – вспылил он, и его твердое намерение не ссориться сегодня с женой утонуло, как в болоте, в озлоблении, охватившем его. – Причем тут Гонконг!

– С того самого дня, как он стал нашим, мы ничего, кроме бед, не видели, – сказала она. – Ты стал другим, Дирк стал другим, Кулум, я. Ради всего святого, да что же это такое творится? Только мы окончательно решили уехать – вдруг выясняется, что мы банкроты. Мы все напуганы до смерти, дикие ссоры следуют одна за другой, а несчастная Рональда и вся семья Дирка умерли. Потом серебро спасает нас, но нет же. Дирк загоняет тебя в угол, а ты слишком слаб, чтобы выбраться оттуда, и поэтому даешь ему клятву остаться. Кулум теперь ненавидит Дирка, Дирк ненавидит Кулума, а ты глупо болтаешься посередине, не имея мужества взять то, что принадлежит нам по праву, и уехать домой, где мы могли бы в покое и радости жить на эти деньги. Раньше у меня никогда не было задержек с ребенком, а здесь я уже переходила свой срок. Никогда раньше я не чувствовала себя больной и несчастной, а теперь сама жизнь стала мне в тягость. Если тебе нужна точная дата, когда начались все наши беды, то это 26 января 1841 года!

– Все это идиотская чепуха, – огрызнулся он, взбешенный тем, что она произнесла вслух те самые мысли, которые уже давно не давали ему покоя, осознав вдруг, что и он точно так же проклинал этот день долгими бессонными ночами. – Глупейший предрассудок, – добавил он, больше для того, чтобы убедить в этом себя самого. – Чума случилась в прошлом году. Банк лопнул в прошлом году. Мы просто получили известия об этом уже после того, как завладели Гонконгом. И я не дурак. Деньги нам нужны, много денег, и год в нашей жизни ничего не прибавит и не убавит. Я думаю в первую очередь о тебе, о детях и об их детях. Мне нужно остаться. Все решено.