Таящийся ужас 2
Шрифт:
— Хочу вам сказать, мистер Джонс, что называется этот экспонат «Жертвоприношение Ран-Теготу».
Джонс выкатил изумленные глаза, но Орабона, казалось, этого не заметил.
— Это бесформенное, громадное божество упоминается в некоторых древних легендах, над которыми работал мистер Роджерс. Разумеется, как вы и утверждали, все это сущая ерунда. Предполагается, что оно прилетело к нам из других миров и три миллиона лет назад жило где-то в Арктике. Со своими жертвами оно обходилось весьма своеобразно, и надо сказать, довольно жестоко. Впрочем, вы сами все увидите. Мистеру Роджерсу удалось добиться дьявольского правдоподобия, в том числе и в отношении лица жертвы чудовища.
Содрогаясь от неукротимой дрожи, Джонс вцепился руками в бронзовый поручень перед задрапированной
— Смотрите!
Джонс заранее, что было сил, вцепился обеими руками в поручень, и все же его буквально зашатало.
— Боже праведный!
Высотой в целых три метра, несмотря на скорченную, полуприсевшую позу перед ним застыло невероятное чудовище, глазевшее со своего циклопического трона, который был изготовлен из слоновой кости и покрыт изощренной резьбой. Центральной парой своих шести ног оно сжимало сморщенный, уплощенный, искаженный и обескровленный объект, продырявленный миллионами уколов, а в некоторых местах словно обожженный едкой кислотой. Лишь по изувеченной, болтающейся вверх и вниз голове этого существа можно было догадаться, что когда-то она принадлежала человеку. Шарообразный торс, похожая на пузырь голова, три рыбьих глаза, тридцатисантиметровый хобот, выпирающие жабры, омерзительные, гадюкоподобные сосущие волоски-капилляры, шесть изогнутых членов, заканчивающихся черными щупальцами с крабьими клешнями… О как знакома была ему эта черная лапа с ее крабьей клешней!
На сей раз улыбка Орабоны показалась Джонсу отвратительной. Не находя сил перевести дыхание, Джонс словно завороженный уставился на чудовищный экспонат — он был полностью сбит с толку и определенно встревожен. Какой-то едва скрытый ужас заставлял его стоять и все пристальнее всматриваться в это существо, разглядывая его мельчайшие детали. Ведь именно от этого Роджерс сошел с ума… Роджерс, выдающийся художник, который утверждал, что не все его экспонаты имеют искусственное происхождение…
Наконец он понял, что именно удерживало его возле этого монстра. Это была раздавленная, покачивающаяся из стороны в сторону восковая голова жертвы, и то, какие ассоциации она у него вызывала. Сохранились некоторые части головы, то, что осталось от лица, показалось ему знакомым. Чем-то оно напоминало безумный лик бедняги Роджерса. Джонс наклонился ближе, сам толком не понимая, зачем он это делает.
Воск с поразительным мастерством был нанесен на изувеченную голову. Эти следы уколов — с каким совершенством они воспроизводили мириады крошечных ран, усеивших тело той бедной собаки! Но было в этом что-то еще. На левой щеке жертвы сохранились следы какой-то неровности, явно, выпадавшей из общей схемы — создавалось впечатление, будто скульптор стремился скрыть дефект, вызванный предварительной работой с объектом. Чем дольше всматривался в него Джонс, тем более отчетливо ощущал нарастающий ужас. Внезапно он припомнил все случившееся, отчего затаившийся в подсознании кошмар снова выплеснулся наружу. Та ночь в кромешной тьме, драка, связанный безумец, и длинная, глубокая царапина на левой щеке живого Роджерса…
Джонс свалился без чувств.
С лица Орабоны не сходила улыбка.
А. Г. Дж. Раф
НЕПРЕОДОЛИМЫЙ ИМПУЛЬС
Должен извиниться за то, что отвлекаю ваше внимание, но у меня вообще много недостатков и отсутствие уважения к личной жизни других людей — только один из них. Возможно, вы читаете это, сидя у потрескивающего камина или уютно лежа на диване с сигаретой или чашечкой горячего кофе. Как бы там ни было, вы наверняка чувствуете себя в тепле и полной безопасности, настроившись на тихий, спокойный вечер. Постараюсь не особенно вас беспокоить. Расслабьтесь и уделите мне несколько минут своего времени, чтобы я мог высказать все то, что должен высказать. Впоследствии ваши мысли вновь вернутся в первоначальное русло и вы скорее всего забудете об этой незначительной помехе, возникшей на их пути. Однако
Мне кажется, что все началось еще в детстве. Знаю, это звучит старомодно и банально, но ведь психологи не зря говорят, что в ранние периоды своей жизни все мы очень чувствительны и вообще крайне подвержены внешним воздействиям. Ребенком я постоянно являлся объектом насмешек со стороны сверстников, которые по какой-то странной причине считали вполне допустимым насмехаться надо мной из-за моего уродства. Мне же самому все это отнюдь не казалось смешным.
Что говорить, лицом я явно не удался, скорее наоборот, и к тому же имел несчастье родиться с разными по длине ногами, отчего сильно хромал. Но даже теперь, несмотря на все мои старания, мне не приходит на ум ничего, что могло бы хоть как-то оправдать эти бесконечные часы визгливых, безжалостных насмешек, звеневших в моих ушах, преследовавших меня повсюду, даже во сне, и заставлявших меня прятаться за закрытыми дверями, опасаясь взглянуть в лицо этому миру и тем, кто в нем живет. Я думал, что давно простил своих тогдашних обидчиков, посчитав их насмешки проявлением типичной для детей бессердечной жестокости, тем более когда сам был почти на равных допущен в мир взрослых, в мир такта и невмешательства. Однако, впервые почувствовав в себе этот непреодолимый импульс, я начал задаваться вопросом: а действительно ли я простил их?
Вот, скажем, простил ли я Анну? Работая с ней в одной фирме, я часто имел возможность восхищаться ее стройной фигурой и грациозной женственностью. Я часто провожал ее взглядом, смотрел, как она проскальзывала в дверь моего кабинета из комнаты машинисток, подплывала к моему столу, ставила на него чашечку кофе, улыбалась, поворачивалась и так же плавно удалялась. Удивляясь свежести ее лица, наблюдая за колыханием длинных светлых волос, улавливая аромат духов, я был совершенно пленен ею. Тогда, равно как и сейчас, я ни в каком смысле не знал женщин и все, что видел, общаясь с Анной, усиливало мое восхищение и обостряло желание.
После нескольких месяцев подобного самообольщения я решил поведать девушке о своих чувствах и во время одного из ее многочисленных посещений моего кабинета неуклюже попытался объясниться. Никогда не забуду выражения замешательства на ее лице, сменившегося безудержным смехом, которым она разразилась, когда до нее наконец дошло, о чем я говорю. Чем громче она смеялась, тем сильнее было мое отчаяние. Я схватил ее за руку, умоляя подумать и попытаться понять меня, но она лишь испугалась. Выражение веселья на ее лице сменилось отвращением и презрением. Она вырвалась и выбежала из кабинета. Через несколько дней она нашла себе новую работу, а я остался, как и прежде, одиноким.
Я думал, что уже привык к обращаемым на меня взглядам, но теперь стал замечать, что люди, с которыми сталкиваюсь на улице или еще где-нибудь, смотрят на меня все более враждебно. Каждое из этих лиц, казалось, несло на себе ту же печать отвращения и презрения, которые я увидел у Анны в той жестокой ситуации. Я понимал, что чувство это порождено игрой моего собственного воображения и что я невольно искажаю отношение к себе со стороны других людей. И вот однажды я впервые испытал воздействие этого непреодолимого импульса… и уступил ему.
Это случилось примерно полтора года назад. Я совершал свою обычную прогулку поздно вечером — привычка, которая позволяла мне подышать свежим воздухом и немного размяться, неособенно заботясь о присутствии других людей. Время было позднее, улицы опустели, и тишину нарушал лишь стук моей трости о мостовую. Где-то вдали лаяла на луну собака и стонал в ночи гудок поезда.
Я бесцельно бродил по улицам и наконец очутился на большом открытом пространстве; это был смутно знакомый мне участок общинной земли. Я шел по утоптанной тропинке, которая вилась между угрожающе изогнувшимися в темноте кустами, пока не заметил примерно в полумиле перед собой тусклый свет фонарей, освещавших дорогу, по которой я намеревался вернуться домой.