Тайфун
Шрифт:
Да, ведь Ай по-прежнему была замужем! Она и стояла перед алтарем, и ей надели на палец обручальное кольцо, и потом коротко остригли волосы и несколько лет называли женой и снохой. С того дня весенний и осенний рис созревал и золотился восемь раз. С того дня ее волосы снова отросли и сегодня широкой
Давно ли, в пятьдесят третьем или пятьдесят четвертом году, когда вся земля здесь принадлежала католической церкви, вопросы любви и брака решал местный священник! Но теперь все изменилось…
— Послушай, Ай! Не пора ли нам как-то оформить наши чувства и отношения? — обратился Выонг к своей спутнице.
Уже давно он мечтал жить с Ай под одной крышей. Если несколько лет назад обстоятельства были против него, то теперь ничто ему не препятствовало. У него и у Ай родители умерли, молодые люди имели теперь право решать свои судьбы по собственному усмотрению, и не было силы, которая могла бы помешать им жить так, как вздумается. Ну а если и возникнет преграда, то в их силах преодолеть ее. Выонг готов на все. Но каждый раз, когда он заводил разговор о женитьбе, Ай отвечала, что не может отважиться на этот шаг.
— Хочешь не хочешь, но я боюсь, — и теперь ответила Ай.
Выонг нахмурил брови и схватил Ай за руку.
— Ну а чего?
Голос Ай дрогнул.
— Что скажут в деревне? Ты же знаешь, что для деревни церковь и старые обычаи. Тебе все кажется пустяком, но это не так.
Об этом Ай говорила ему не раз, но Выонг только сердился.
— Послушай меня, Ай!
— Что?
— Почему ты не веришь ни мне, ни себе? Почему не хочешь быть счастливой? Чего нам бояться, от кого прятаться?!
— Правильно, бояться нечего… Верно, прятаться не от кого…
— Тогда почему ты колеблешься, почему никак не можешь решиться? Или считаешь, что…
Небольшое облачко вдруг закрыло светлый серп луны. В ночном мраке лицо Ай стало темным пятном.
— Не будем больше об этом, Выонг… кто-то идет… Я боюсь!
Выонг оглянулся: вдалеке, по дороге, пересекавшей рисовое поле, быстро шагали двое, похожие на тени. Во тьме казалось, идут люди в сутанах.
Ай тоже увидела их, еще больше разволновалась, даже голос ее задрожал:
— Прошу тебя, Выонг, ступай скорее домой! Уже поздно…
Двое неизвестных остановились, словно наблюдая. Выонг и Ай молча пожали друг другу руки и разошлись, у каждого в душе остался неприятный осадок. И тут из кустов вынырнула третья тень. Это была женщина, и она, посмотрев на удалявшихся влюбленных, тяжело вздохнула. Если бы можно было видеть глаза женщины, то в них явственно различились бы раздражение и даже злоба.
2
Селение Сангоай представляло собой семь обособленных хуторов, расположенных вокруг местной церкви. Земля здесь была хорошая, поэтому в прежние времена люди не уходили отсюда, и многие жили безбедно. Крестьяне ставили высокие прочные дома под черепичной крышей — вроде тех, что сохранились только у нескольких зажиточных семейств, еще оставшихся в деревне. Теперь же, после всех бурь и потрясений, от хороших домов почти ничего не осталось — их сменили низкие, крытые соломой хижины с глинобитными стенами. Когда с моря налетал сильный ветер или приходил тайфун, то горбатые серые крыши среди раскачивавшихся деревьев напоминали панцири черепах или загривки упрямых буйволов. Самым высоким зданием в селении была церковь. Глухой забор охватывал просторный церковный двор. Острый шпиль, казалось, протыкал небо, затянутое облаками. Церковь построили лет сорок назад. Местные крестьяне своими руками вырыли котлован, заложили фундамент и возвели стены из камня, купленного на пожертвования тех же крестьян. Строили долго, несколько лет, а потом был богатый праздник освящения храма — этот день до сих пор помнят старики. Одних буйволов зарезали, наверно, больше трех десятков. А сколько забили свиней, кур, наварили риса, натащили рыбы, креветок, пирогов, фруктов —
В тот день рано утром громкий колокольный звон, рождая радость в сердцах жителей деревни, ласкал слух высокими чистыми звуками, будя всю округу. Труд крестьянский тяжел, год за годом проходит в изнурительной борьбе с природой — то наступает палящий зной, и тогда нужно таскать на себе воду, спасая посевы от засухи, то налетает с моря тайфун, и тогда нужно поднимать рис, затопленный и поваленный. Но люди терпеливо сносят все, уповая на лучшее будущее. И, может быть, именно надежда на божью помощь подвигла крестьян и деньги собрать на церковь, и трудиться на ее строительстве не разгибая спины. После появления церкви жизнь их и дома не стали лучше, зато церковные угодья заняли несколько десятков мау [2] , церковный двор вымостили темно-красным кирпичом, а на стены и ограду храма извели прорву извести. Хорош был и дом священника; еще бы, ведь он и его помощники — это посланцы всевышнего на грешной земле. Им и права большие что в церковной, что в мирской жизни.
2
Мау — мера площади, равная 0,30 га.
Но началась война Сопротивления, и весь приморский район захватили французы. Когда они пришли в деревню, церковь вдруг изменила свой облик. Теперь ее оконные проемы и даже сводчатая дверь превратились в амбразуры, а шпиль — в наблюдательную вышку, с которой на несколько километров просматривалась вся округа. По временам эти проемы уподоблялись пасти сатаны, и тогда из них извергался удушливый дым и огненные строчки пулеметных очередей, в мгновение ока уносившие десятки человеческих жизней. По верху церковной ограды натянули колючую проволоку, а во дворе построили несколько блокгаузов. По ночам из них неслись ужасные крики, слышались удары и топот, словно из преисподней. Дорога, что вела к церкви, стала пустынной. Даже воздух возле церкви пропах кровью, и казалось, стоит пройти рядом с божьим храмом, сразу испачкаешь одежду в крови. И сегодня, когда враг давно уже выбит из этих мест и брошенное оружие убрано, нет-нет да и появится в воздухе тошнотворный запах крови и послышатся крики избиваемых людей. Колокольный звон по-прежнему раздается на всю округу, но теперь голоса колоколов изменились — они не поют, а ревут, словно попавший в западню зверь.
Давно уже не вспоминают люди, как экономили каждый грош, каждую чашку риса, собирая деньги на церковь, как проливали пот на ее строительстве, как с гордостью выслушивали похвалы гостей. Все, что вчера почиталось, сегодня потеряло значение, да и от самого авторитета церкви ничего бы не осталось, если бы не вековая привычка. И потому особенно обидно, когда вечером под гром трех колоколов, от которого, кажется, шпиль начинает раскачиваться в такт мерным ударам, приземистые крестьянские лачуги, беспорядочно разбросанные вокруг церкви, испуганно вжимаются в землю.
Хижина сестер Нян и Ай притулилась на окраине хутора Бак, примерно в полукилометре от церкви. Возле домика, состоявшего из одной комнаты и двух пристроек, как у большинства крестьян этого забытого богом края, были небольшой сад, крохотный пруд и кухня под низким навесом. Сестры жили здесь после смерти родителей без радости и считали дом своим временным приютом. Обе побывали замужем, обе были брошены мужьями и вернулись в эту хижину, как птицы возвращаются в старое гнездо, несмотря на то, что существуют, может быть, и лучшие пристанища…