Тайга и зона
Шрифт:
Алексей наклонился поближе. Пуля. Пистолетная пуля, немного деформированная… И только теперь он заметил, что в отвалившейся дверце имеют место несколько аккуратных дырочек. Стреляли явно снаружи.
– Чудны дела твои, господи, – в кабине показался «аспирант» с расползающимся от дряхлости холщовым мешком, спрыгнул вниз, бухнул мешок на землю.
Мешок развалился окончательно, и на прелую хвою веером разлетелись пачки красных купюр в банковской упаковке. Старые «червонцы».
– И таким добром там – весь салон набит, – сообщил «археолог», отряхивая
– Мама моя, – Маша наклонилась, осторожно взяла пачку, – это сколько ж здесь?
– Старыми – миллиона на два, – усмехнулся Гена, – а по нынешним временам – даже на антиквариат не сгодятся. Гнилые к тому же…
– Интересное кино… – Алексей поднял воротник бушлата. – Что ж его, самолёт этот, получается, сбили?
– Не факт, – возразил Гриневский. – Мог и сам шмякнуться. А мог и напарничек этого, костлявого, принудить сесть. Второе-то кресло ведь пустует, а по одному никто не летает…
– А почему тогда второй деньги не забрал? – тихо спросила Маша.
Таксист пожал плечами.
– Всяко могло быть, – философски ответил за него Геннадий. – Друг друга постреляли, а второй снаружи был, его тело зверьё потом растащило… А могли и местные, какие-нибудь мимо проходящие охотники услышать, что самолёт упал – да и поспешили на помощь, с ружьями да рогатинами. А что такого, пилотов в расход, деньги, естественно, себе, а тайга – она всё спишет… В те годы старатели по государственным золотым приискам знаете сколько зарабатывали? А ежели одному такое богатство? Да вот что-то не срослось…
– В общем, тёмная история, – подытожил Алексей.
– Так где ночевать будем? – подал голос Гриневский. – Дождик усиливается.
– А можно прямо тут, под фюзеляжем. Сухо и бумажек много, на костёр хватит до утра, – сказал «археолог».
– Вот уж нет, – решительно заявила Маша. – Ещё рухнет на нас такая махина… Да и рядом со скелетом что-то не хочется ночевать.
– Тоже верно, – сказал Карташ. – Предлагаю денежек набрать, сколько унесём, и передислоцироваться вон туда – там как будто скальный уступ виднеется, под ним и переждём…
– Такие деньжищи – и только на растопку, – покачал головой Гриневский. Цыкнул зубом:
– И впрямь, гражданин «аспирант», – чудны дела твои, господи…
К счастью, дождь закончился к полуночи.
– Люди!
Когда за сотни вёрст от жилья слышишь человечий голос, то реакции могут быть самые различные – от буйной радости до леденящего страха. Всё зависит от того, насколько желательна тебе самому встреча с другим человеком. Как это ни странно, большинство из тех людей, что бродят по тайге, вовсе не жаждут встреч с себе подобными.
Крик донёсся из оврага, мимо которого они проходили.
– Падай! – выпалил Гена и первым рухнул на землю, одновременно сбрасывая с плеча автомат.
Карташ прыгнул к замешкавшейся Маше, обхватил её за талию, завалил за осину и сам упал рядом.
В них никто не стрелял. В общем-то, трудно ожидать, что сначала предупредят окриком, а потом начнут садить из всех стволов. Это надо чтобы
Рассмотрев же сверху окликнувшего их человека, они переглянулись и стали спускаться по склону оврага – совершенно безбоязненно.
Дед, этакий таёжный Берендей, идиллически восседал под елью. Возле его ног, обутых в самые натуральные лапти, валялся латаный-перелатаный «сидор», пустой, судя по виду. Совершенно белая борода топорщилась клочьями, на плечи свисали такие же белые, длинные волосы. Кожа – дублёная, коричневая, как сосновая кора, кожа человека, живущего под открытым небом. А морщин на лице, наверное, столько же, сколько и лет ему самому – огромное, в общем, множество. Головной убор старика напомнил Карташу иллюстрации в книге о Робинзоне Крузо – в такой, с позволения сказать, шапке обычно изображался популярный островной сиделец. Тело дедка прикрывало невообразимое рубище – то ли остатки какого-то кафтана, то ли кафтан, пошитый из остатков всего на свете.
– Ты кто, отец? – спросил Геннадий, присаживаясь напротив деда на небольшой выворотень. Автомат «археолог» перевесил на грудь.
Дед приоткрыл совершенно беззубый рот, прошамкал:
– Человек божьего мира, как и всяк. А наречён Силантием, по отчеству Петрович. Ваших имён не спрошу, не запомню. Памятью худ стал. Ранешнее помню, а новое проваливается, как сквозь сито…
– Сколько ж вам лет, дедушка? – Маша во все глаза пялилась на диковинного старца.
– Одному богу ведомо. К чему считать? Проживу, сколько положил господь, а больше мне не надо. Но, вестимо, к закату идёт. Ноги отказали. Потому и позвал вас. Самому, чую, до дому не дойти.
Дед говорил странно, словно спотыкаясь в конце каждого слова. Но какое-то спокойствие исходило от его слов и от него самого – такое исходит от реки утренней порой вместе с поднимающейся над водой дымкой и поразительным затишьем всей природы.
– И откуда сам будешь? – Воспользовавшись внеплановым привалом, Гриневский закурил.
– Здесь живу.
И тут Карташа осенила догадка:
– Уж не из раскольников ли, отец?
– По разному нас величают. Двоеперстцами тож. От никонианцев скверна идёт. Мы-то люди праведной веры. Оттого и гонимы. С протопопа Аввакума горе мыкаем…
Значит, не все байки врут. Выходит, и вправду обитают в болотах раскольники…
– А где твои…
«Как же их назвать, – Карташ не мог подыскать подходящего слова, – единоверцы, сородичи, что ли…»
– …ну, братья и сёстры?
– Померли все. Один я остался. Доживаю-от. Уж недолго ждать.
Геннадий расстегнул рюкзак, достал карту, положил дедку на колени.
– Карту читать умеешь, отец?
– Не обучены. Грамоту раньше знал, а теперь не ведаю. Глаза давно мелкоту не различают.