Тайга шумит
Шрифт:
Только теперь Куприяненко услышал длинную строчку пулеметной очереди. Сразу прояснилось в голове, руки сами собой разжались, выпуская Дальнюю.
— Ничего, — процедил Куприяненко, — мы еще встретимся, милочка!
25
Стол был придвинут вплотную к постели. Голубую скатерть покрывала, залитая чернилами клеенка, на ней стоял письменный прибор, лежали счеты, логарифмическая линейка, бумага, карандаши, стандартные бланки заполненных смет. На кровати, обложенный подушками, полулежал Бакрадзе.
— Теперь
Бакрадзе потянулся и зевнул.
Было поздно.
Они с Заневским вторую неделю сидели за сметами и сегодня, наконец, закончили работу. Бакрадзе мучил ревматизм, работали у него на квартире, засиживаясь до первых петухов, а кончая работу, пили чай.
Заневскому было хорошо у Бакрадзе. Он с удовольствием оставался на чай, чтобы как можно меньше быть дома, где по-прежнему его встречало молчание жены, где все казалось мрачным, неприветливым. Здесь же он отдыхал. Когда посторонний человек впервые попадал в квартиру Бакрадзе, ему казалось, что он в оранжерее.
Каждое деревце в кадке, каждый цветок имели свою историю, и Бакрадзе с великой охотой и увлечением рассказывал ее.
На столе кипел самовар. Бакрадзе разрезал на дольки лимон, потом апельсин. Такого апельсина Заневский еще не видывал.
— Его родина на Корсике, — пояснял Бакрадзе. — Оттуда его завез к нам батумский ботанический сад, и я там достал саженец. Очень нежный, любит теплый и мягкий климат, а неплохо растет в Батуми, и, как видите, даже на Урале… Знаете, он у меня чуть не погиб. Стал чахнуть, сбрасывать листья, вянуть. Думал, земля неподходящая, пересадил в кадку, где росла пальма — земля в ней батумская, — не помогло. Оказалось, вода не понравилась. В колодце у нас соленоватая. Пришлось носить с реки, и вот уже второй год плодоносит…
Пробили стенные часы. Заневский спохватился, стал одеваться.
— Приходите к нам в воскресенье с женой, — пригласила жена Бакрадзе.
Заневский покраснел, насупился, пробормотал что-то невнятное.
— А то мы к вам придем, — пригрозил Бакрадзе.
Заневский покраснел еще больше и, наскоро простившись, вышел.
Поселок спал.
Заневский, ежась от забирающегося за воротник пальто мороза, шел домой быстрыми шагами и поминутно вздыхал: «А что, если они и правда придут?» — Погруженный в эти тревожные мысли, он быстро дошел до дома.
В комнатах было темно.
«Спит, — с сожалением подумал Заневский. — Устала, наверно, на работе. Утром обязательно поговорю с ней. Извинюсь. Она поймет меня».
26
До конца рабочего дня оставалось около часа.
«Пойду домой, — решил Заневский, прижимая ладонь к щеке: у него разболелся зуб. — За полчаса буду в поселке и успею в амбулаторию».
Он взял в конторке лыжи нормировщика и пошел напрямик через лес. Сперва шагал медленно, пробираясь между валежником и буреломом, потом наткнулся на чью-то старую, запорошенную снегом лыжню и заскользил по ней.
Зубная боль усиливалась. Теперь ныла вся правая сторона нижней челюсти, кололо ухо.
«Вот наказание, — скрипел он зубами. — Говорят, когда куришь помогает… Надо попробовать».
Остановился. Свернул кое-как толстую цигарку, закурил. Не передохнув, сразу же глотнул дыма и закашлялся.
На мохнатой ели, с загнутыми, как крыши китайских фанз, концами веток, что-то мелькнуло. Заневский поднял голову. Распушив хвост, сидела белка и, сверкая бусинками глаз, с любопытством поглядывала на него.
«Телеутка — сразу определил Заневский породу белки и скривился от нового приступа боли. — Брехня, — рассердился он и швырнул цигарку в сторону, — не помогает!»
То ли белке надоело сидеть и смотреть на него, то ли испугалась резкого движения его руки, только коротко щелкнув, она метнулась на ветку кедра и выронила еловую шишку. Заневский хотел было идти, но, проследив куда упала шишка, остановился, как вкопанный. Перед ним было «чело» — отверстие в снегу, через которое дышит лежащий в берлоге медведь. Заневский забыл даже о зубной боли.
«Берлога… Вот это находка, черт возьми!» — и, очнувшись, отошел потихоньку назад. Проложил вокруг берлоги лыжню, чтобы легче было ее найти потом, и заспешил домой.
Он почти бежал. Боли уже не чувствовал. Думал только об одном: скорее придти домой, взять ружье и — к берлоге.
Он не видел, как люди провожают его недоумевающими взглядами, не замечал съехавшей на затылок ушанки и ручейков пота на лбу и лице.
Вбежав в дом, он также бегом заскочил в свою комнату, схватил двустволку, патронташ, охотничий нож, стал искать топор. Но тот не попадался на глаза. Заневский перерыл все в кладовой, на кухне, в коридоре. Любовь Петровна с удивлением наблюдала за ним, потом вмешалась:
— Ты что ищешь, Михаил?
— Медведь, медведь…
— Какой медведь?
— Потерял… был где-то…
— Где медведь?
— Да нет же, топорик потерялся… а медведь… ну, берлогу я нашел…
— Действительно, медведь, — усмехнулась жена, глядя на всполошившегося мужа. — А топор в сарае, в ящике с плотничьим инструментом.
— Пра-авда! — обрадовался Заневский и побежал в сарай.
Вернувшись через минуту с топором, он стал надевать охотничьи сапоги-бродни, подпоясал телогрейку армейским ремнем, поверх него надел патронташ, сунул за голенище нож.
— Куда же ты собрался? На дворе ведь уже вечер, — спросила Любовь Петровна.
— Да… темнеет, — в растерянности повторил Заневский.
— Завтра выходной, вот и пойдешь, — предложила Любовь Петровна.
— Правильно, Любушка! — радостно воскликнул Заневский. — Я сейчас пойду к ним… а ты приготовь что-нибудь… — он хотел сказать, что завтра к ним могут придти в гости Бакрадзе, но, встретив удивленный взгляд жены, как-то виновато улыбнулся и, махнув рукой, вышел из дому.
«Что ему приготовить? На охоту? Или поужинать? А мне на поезд надо, в командировку ехать — с сожалением подумала она. — Что ж, приготовлю ужин и оставлю записку с адресом… может, он напишет мне?»