Тайна безымянного дитя

Лиштван Алеся

Когда автомобиль скрылся из виду, напоследок мигнув задними фарами, я понял, что пришло время столкнуться с неизбежностью, и повернулся к своему дому. На улице было темно и пасмурно, только тусклые фонари освещали мрачное сооружение пятиэтажки. На деле же это был обычный светлый дом, только чуть посеревший от времени и будто постаревший на несколько лет. Не в силах решиться, я стоял и смотрел на коричневые двери подъездов, которые за время моего отсутствия обзавелись новенькими домофонами, на окна жильцов с установленными стеклопакетами, и на какой-то момент мне даже показалось, что дом вздыхает от груза проблем всех тех, кто нашел в нем свое пристанище. С детства мне казалось,

что у этого дома есть добрая покровительствующая душа. Когда в школе происходили какие-то стычки и даже драки с одноклассниками, или даже с мальчишками постарше, и я, злой, либо, чего уж скрывать, весь в слезах, шел из школы, главным было добраться до дома. Стоило зайти в подъезд, как тут же становилось спокойно, тепло и радостно.

Но теперь я, как ни старался, не мог почувствовать, что я дома. А точнее, не мог почувствовать, что этот дом способен решить те проблемы, которые накопились за долгие семь лет жизни. Мало, что было в силе разгладить появившиеся морщины на лице, потому что они, казалось, шли из самого сердца. Я постарел, и далеко не на семь лет. Отрицать это было бессмысленно. В ежедневной борьбе с самим собой я прожил будто несколько долгих и суровых жизней.

В этот момент запищал домофон, и дверь подъезда открылась, словно приглашая внутрь. От неожиданности я вздрогнул, но уже через пару секунд выдохнул – из подъезда вышел сосед с третьего этажа, местный алкоголик, видимо, в ближайший круглосуточный магазин, подпольно торгующий водкой. Сосед смерил меня подозрительным взглядом, но все-таки не узнал. Пробурчав что-то о наркоманах, которые по всему подъезду шприцы разбрасывают, он нетвердой и осторожной поступью двинулся по направлению к магазину. Придерживая дверь подъезда, я некоторое время провожал взглядом его силуэт, после чего все-таки вошел внутрь. Дверь захлопнулась, окутав темнотой, которую, казалось, можно было потрогать. Дом словно проверял, кто вторгся к нему посреди ночи. После того, как я сделал несколько неуверенных шагов, свет зажегся и осветил до боли знакомую лестницу.

Поднявшись на пятый этаж и подойдя к дверям, я понял, что здесь меня ждет очередной сюрприз – замки в дверях были сменены, и ключ, пролежавший долгие годы в коробке с моими личными вещами, теперь не подходил. Собственно, ключ – единственное, что я взял с собой из этой выданной мне под роспись коробки. Все остальное было выброшено как напоминание о том, что я так долго старался забыть. Но оказалось, что и ключ оказался ненужной железкой. Вся моя прошлая жизнь, поместившаяся в одну небольшую коробку, теперь казалась чем-то чужим, на что я, хоть и будучи хозяином этой жизни, претендовать не имел никакого права.

В коридоре квартиры что-то закопошилось, зашуршало и тут же затихло. Когда пауза затянулась, я понял, что меня долго и старательно изучают в глазок.

– Это я, – негромко произнес я, поняв, что полумрак на лестничной площадке может сыграть злую шутку, и мне вообще могут не открыть.

В замке спешно заворочался ключ, и дверь открылась. На пороге, в шелковом красном халате и домашних тапочках, стояла мама. На ее лице было столько эмоций, которые боролись друг с другом, что мне на минуту даже стало интересно, какая же все-таки пересилит.

– Илья! – мать бросилась ко мне на шею, – Наконец-то! Мы так ждали тебя!

Нужно заметить, что мама всегда была подтянута, ухожена и выглядела на порядок моложе, чем была на самом деле. Никогда случайные знакомые не могли угадать с ходу ее возраст, поэтому цифры даты рождения из паспорта деликатно умалчивались со словами о том, что у женщин не принято спрашивать возраст. «Спросите лучше про вес», – отшучивалась она в таких случаях, и не случайно –

лишнего веса у мамы не было от слова совсем. Вот и сейчас, даже спустя, как казалось, целую вечность, она выглядела также ухоженно, как и прежде. В чем-то даже лучше, чем в нашу последнюю встречу…

Меня это немного насторожило. Хотя неизвестно, чего я ожидал?.. Увидеть осунувшуюся и постаревшую мать, которая считала дни до моего возвращения, и которая регулярно навещала там, куда нога нормального человека вообще ступать не будет? К сожалению, моя мать и была таким «нормальным человеком», и ее нога в неизменных лакированных туфлях на шпильке, действительно никогда не переступала порог учреждения, ставшего для меня временным домом.

Я зашел в прихожую, и навстречу, щурясь от света, вышел мой давний лучший друг – пушистый и еще более толстый, чем раньше, кот Васька. По подсчетам, коту было уже около десяти лет, и, конечно же, он не мог меня вспомнить. От этого стало немного грустно и даже тоскливо. Когда кот появился в нашем доме, мне было семнадцать лет, и в самые тяжелые моменты только ему я мог сказать: «Хоть ты меня понимаешь, пушистая морда», хотя он, конечно же, не понимал то, чем я с ним делился. Сейчас же этот шерстяной бочонок (а назвать его по-другому язык не поворачивался) был просто кладезем моих подростковых тайн, ни одной из которых он не помнил. Да и я сам, честно говоря, не был уверен, что помнил их все…

В прихожей, в нише для верхней одежды, на причудливо изогнутом крючке, висел старый зонт. Что-то всколыхнулось в моей памяти, какие-то беззаботные времена, когда можно было быть тем, кем захочешь, и для этого не приходилось доказывать себе и людям в белых халатах, что это все не очередной плод воображения. Времена, когда обычный зонт мог стать главным оружием против соседского Сереги, ведь представлялся гигантским двуручным мечом, а лесопарк, находящийся недалеко от дома, – волшебным лесом, прибранным к рукам белокурыми эльфами-воителями.

– Отец дома? – разуваясь, спросил я, чувствуя себя не в своей тарелке, и пытался понять, почему меня никак не отпускает это ощущение. Я будто очутился в гостях, куда меня не приглашали. Все вокруг было чужим, холодным и буквально пропитанным отсутствием гостеприимства.

– Хм… Отец… Отец дома. У себя дома.

Я непонимающе уставился на мать. Мозг быстро пытался осмыслить сказанное мамой, но получалось это с трудом.

– В смысле – у себя?

– Мы с ним развелись четыре года назад. Это долгая история, и мне не хотелось бы тебя обременять лишней информацией, ты ведь только что вернулся…

– А может, ты меня все же «обременишь»?! Почему я этого не знал? Ты же… Ладно, ты могла хотя бы мне написать?! – я разозлился не на шутку.

– Ну, какой смысл, Илюша? – залепетала мама, умоляюще держа руки у груди, – Мне не хотелось тебя тревожить… Я думала, что расскажу, если ты вернешься…

– Если?!

– То есть… Я хотела сказать – когда… Когда ты вернешься… – матери с трудом давались оправдания. Поняв, что с каждым словом она только все больше впутывается в паутину нашего недопонимания, она осеклась и, вздохнув, замолчала.

Неожиданно дверь дальней комнаты, которая была раньше моей, открылась, и оттуда вышел, зевая, высокий крупный мужчина в одних трусах. Мне показалось на мгновение, что тот имеет родство со снежным человеком – настолько все его тело было покрыто черными волосами. Зато на голове этой растительности явно недоставало. Компенсировалась эта несправедливость густыми, черными, как смоль, усами с благородной проседью. Почесывая пузо, от чего на весь коридор раздавался неприятный шаркающий звук, мужчина медленно двинулся в нашу сторону.