Тайна Царскосельского дворца

Соколова Анна Ивановна

— Что тебе из этого будет? — спокойно пожимала Гамзен плечами, стараясь уговорить свою товарку отступиться от намеченного доноса. — Оставь ты других — и другие тебя оставят!

Маргарита была настолько предана герцогу, насколько это могло служить ее личным интересам; она служила ему честно, но никогда не выслуживалась и на доносы была совершенно неспособна.

При ней произошло постепенное возвышение ее покровителя, при ней он достиг той степени могущества, которая делала его равным могущественнейшим государям, и она в своей

скромности была твердо убеждена, что никакие услуги со стороны такой мелкой сошки, какою была она сама, не в силах ни помочь счастливому баловню судьбы, ни умалить его высокое значение.

Бирон понимал Маргариту, безгранично верил ей и знал, что только в одном она для него незаменима, и именно в точном наблюдении за тем, чтобы никакая новая фантазия и никакой новый властный каприз не заменил или даже не затемнил привязанности императрицы к нему.

В последние годы опасность такого державного увлечения с каждым днем стушевывалась, и наступившая сырость вместе с постоянно возраставшей болезнью делала новое увлечение императрицы все более и более невероятным и невозможным, но в первые годы своего могущества Бирон сильно побаивался за прочность привязанности Анны Иоанновны, и к этому именно времени относится помещение Маргариты Гамзен в штат императорской прислуги.

Юшкова застала Маргариту, по обыкновению, за шитьем. Гамзен никогда не сидела без работы, в противоположность самой Юшковой, которая никогда не брала в руки иголки, вследствие чего ее хотя и с царского плеча даренные туалеты всегда отличались особой неряшливостью, в то время как самое простое и дешевое коленкоровое платье на плечах Маргариты казалось и красивым, и нарядным, Юшкова ходила в дорогих шелковых робах, криво застегнутых и как-то неряшливо распущенных.

При входе Юшковой Маргарита подняла голову и вопросительно взглянула на вошедшую, причем коротко спросила:

— От императрицы?

Ее речь отличалась особым лаконизмом, и она была этим известна при дворе.

«У Маргариты молчание — золото!» — смеясь, замечал герцог, ценивший в своей протеже ее немногословие.

— Да, я была у ее величества! — ответила Юшкова, отличавшаяся наоборот особой словоохотливостью.

— Когда на дачу? — спросила Маргарита.

— Сейчас ничего не было говорено… Не до того нашей матушке-благодетельнице!.. Лихие вороги сильно огорчают ее!

— Это — не мое дело! — апатично возразила Маргарита. — Я про дачу.

— Да на прошлой неделе были слухи, что тотчас, как бал справят, так и собираться станут.

— Ну, вот, справили…

— Да… Да, говорю я, не до того теперь. Много у нас готовится дел разных и перемен…

Маргарита махнула рукой.

— Вы опять про это? — нехотя произнесла она и, как бы совершенно отвергая возможность продолжать разговор в этом духе, своим спокойным и несколько ленивым тоном спросила: — Прямо в Петергоф поедут или прежде в новую резиденцию?

— Нет, сначала в Сарынь эту глупую!..

И чего только матушке государыне понравилась эта противная деревушка?.. Намерена она, слышно, из нее царскую резиденцию сделать.

— Ее дело! — повела плечами Маргарита.

— Так-то оно так, да нам уж очень неспособно в этой Сарыни противной! Ни тебе места настоящего, ни тебе приюта приличного… Так, торчишь, словно птица на суку…

— Ну! Станут жить — и строиться будут! — успокоительно произнесла Маргарита.

— Это так-то так… И теперь уж, слышно, весь план нового дворца сделан, и из Неметчины архитектор для постройки выписан.

— Ну вот видите.

— Да ведь когда-то это еще все сделается, а нам пока придется, как цыганам кочевым, прости Господи, ютиться.

— Ничего, найдется место… Теперь лето! — отнимая иголку и наперстком проводя по только что оконченному шву, сказала Маргарита.

— Удивляюсь я на вас, Маргарита! Как это вы ко всему равнодушно относитесь? Ничто-то вас не волнует!

— А что пользы волноваться? Ведь меня все равно не спросят и не послушают. Чего ж я силы-то свои понапрасну тратить стану? — сказала Гамзен, а затем, помолчав, спросила: — Двор весь едет или по выбору?

— По обычаю небось… кого герцог сам назначит.

— Ну, женского-то штата он касаться не станет.

— И очень даже станет! Потому на многие услуги наша сестра нужнее и дороже любого мужчины. Слышно, красавца-то нашего отсюда вон попросят! — злорадно улыбнулась Юшкова.

— Какого такого красавца?

— Да графа Линара… Нешто вы не знаете его?

— Нет, я видела его… Что ж, он уезжает?

— Поневоле уедет, как попрут.

— Это — их дело! — вновь вдевая шелк в иголку, проговорила спокойная камеристка. — Охота вам все это знать и всем интересоваться!

— Не будешь интересоваться — и в люди не выйдешь! — покачала головой Юшкова.

— А куда нам с вами еще выходить? Живем, слава Богу, всем довольны. Куда нам еще лезть?

— Ну, это у вас такой характер, что вы всем довольны и за все благодарны. А я не такова! Мне мало на чужое счастье дивоваться. Мне свое подавай! И смерть я люблю, когда кто возвеличается, а его сразу обрежут! — оживленно заговорила Юшкова. — Вот Адеркасиха противная… Уж то ли не величалась предо всеми, то ли не гордилась? А теперь собирай свои манатки, да и айда к себе домой!

— Она тоже уезжает? — спокойно осведомилась Маргарита.

— Не уезжает, а ее тоже высылают! — поправила ее Юшкова.

— За что?

— За то, что не за свои дела берется.

— Вот видите!.. И я вам то же говорю.

Юшкова махнула рукой.

— С вами говорить все равно что воду в ступе толочь! И как только вас герцог выбрать мог ко двору?

— У нас там, на моей родине, все такие, — улыбнулась Маргарита своей спокойной улыбкой.

— Ну, вон Кларка не таковская! Эта во все свой нос дурацкий сует!