Тайна Царскосельского дворца
Шрифт:
Императрица внезапно оживилась.
— Нет, нет, не надо! Что раз решено, то должно быть исполнено! — загадочно ответила она, опять-таки, как подумала племянница, придавая слишком серьезное значение пустому в сущности делу.
— Как вам угодно! — ответила Анна Леопольдовна и направилась к выходу.
Однако в дверях она столкнулась с входившим Биро-ном.
Герцог, в противоположность всем остальным, был оживленнее и веселее обыкновенного. Он низко поклонился принцессе и, оставшись наедине с императрицей, с давно небывалой
Эта нежность как будто рассердила государыню.
— Что это ты таким именинником смотришь? — спросила она. — Точно тебя в новый чин пожаловали.
— Меня скоро уж и жаловать нечем будет благодаря милостям вашего величества! — почтительно улыбнулся Бирон.
— Ну, захочу, так придумаю, чем тебя порадовать! — загадочно рассмеялась Анна Иоанновна, и в ее деланном смехе герцогу послышалось что-то зловещее.
«Что с нею?» — тревожно спросил он себя.
— Так ты решительно едешь в город? — проговорила императрица после минутного молчания.
— Да, я уже сказал об этом. Но почему вы придаете такое значение моей сегодняшней отлучке? Мне столько раз приходилось отлучаться, не возбуждая этим вашей тревоги.
— Я и теперь не тревожусь! — пожала плечами Анна Иоанновна. Если бы твой отъезд тревожил меня, то я просто не согласилась бы на него и потребовала бы, чтобы ты остался. Ведь настолько-то я еще хозяйка у себя.
Тон государыни все больше и больше злил Бирона; он мало привык к нему.
— Мне пришлось бы отказаться от исполнения вашего приказания, — холодно ответил он. — Вы знаете, что для меня дело прежде всего. Я этим именно и сумел угодить вашему величеству.
— Ну, не все дела одинаково важны; бывают такие, которые можно свободно отложить. Скажи мне, ты веришь в сны? — вдруг спросила императрица, разом переходя на новый предмет разговора.
— Вашему величеству хорошо известно, что я не суеверен! — ответил Бирон.
— Ну, я не в тебя. Сегодня я видела сон, который непременно предвещает мне что-нибудь серьезное!
Бирон пожал плечами и рассеянно спросил:
— Охота расстраивать себя пустяками.
Он, видимо, торопился и досадовал на пустую задержку.
— Ты торопишься? А все-таки дослушай мой вещий сон!
Бирон неохотно опустился в близ стоявшее кресло.
— Мне пора, — непочтительно заметил он, вынимая большие серебряные часы, к которым привык и которые вывез еще из Курляндии.
Имея множество пожалованных ему дорогих часов, осыпанных бриллиантами и драгоценными камнями, он никогда не расставался со своей любимой «луковицей», которой он дорожил, как дорожил многим, вывезенным им из далекого отечества.
Императрица знала за ним эту слабость ко всему былому, и это неоднократно являлось причиной раздоров между нею и фаворитом. Однако на этот раз она не обратила внимания на старые часы, и только поспешность, обнаруженная Бироном, видимо,
— Ты так сильно торопишься? — спросила она тоном, в котором звучало недовольство.
— Да, я должен быть в городе к известному часу!
— Тебя там ждет кто-нибудь? — пытливо продолжала императрица свой настоятельный допрос.
Фаворит слегка поморщился. Сам настойчивый, он однако не любил настойчивости в других.
— Деловых людей всегда кто-нибудь ждет, — заметил он недовольным тоном.
— Ступай!.. Я не держу тебя! Я сегодня уже не увижу тебя? — спросила Анна Иоанновна, когда он поднялся с места.
— Вероятно, нет! Когда же? Я вернусь, вероятно, очень поздно, а то так и заночую в Петербурге.
— В таком случае и завтра утром рано не заходи; я буду занята! — спокойным голосом сказала Анна Иоанновна.
— Что же это за занятия такие, в которых я не только участвовать не смею, но явно могу помешать?
— Ты сам только сейчас сказал, что деловых людей всегда кто-нибудь ждет. Если меня не кто — нибудь, то что — нибудь может ждать безотлагательно!
Бирон непочтительно пожал плечами и недовольным тоном произнес:
— Положительно вашему величеству угодно создавать какие-то дела!
— «Бывалые дела» были бы повторением, а я до повторений не охотница, — сказала императрица, пристально взглядывая на уходившего герцога.
Расстались они на этот раз менее, чем когда бы то ни было, дружелюбно, и Анна Иоанновна в первый раз в течение долгих лет проводила своего любимца строгим, холодным взглядом.
Весь остальной день прошел в тревоге.
Герцог уехал, не дождавшись обычного своего раннего обеда, за которым его жена по старой памяти изощрялась в немецком кулинарном искусстве, приготовляя мужу различные габер- и мильх-супы, до которых он был большой охотник.
Императрица, узнав об этом раннем отъезде, прогневалась и приказала спросить герцогиню, что говорил ей супруг, уезжая. Но от нее было довольно трудно добиться толку.
Дальше кухни, с одной стороны, и необычайной чванливости — с другой, жена Бирона ничего не понимала и признавать не хотела и в дела мужа вмешивалась так мало, что положительно даже не знала точной цифры его доходов. Ей было известно, что они «очень богаты», но какой цифре равнялось это «богатство» она не знала и вряд ли даже добивалась знать.
С детьми, и в особенности со старшим сыном, она часто враждебно спорила о расходах, хотя спорила, как говорится, из любви к искусству, совершенно бесцельно. Принц Петр, несмотря на родительские увещания, продолжал тратить огромные суммы и останавливал или хоть несколько ограничивал свои траты только в тех случаях, когда в них серьезно вмешивался сам герцог. Отца принц Петр боялся и не любил входить в крупные пререкания с ним. Зато на матери он вымещал все свои уступки отцу и спорил с ней, как говорится, зуб за зуб.