Тайна царствия

Валтари Мика Тойми

После поворота римлянин вышел галопом на внешнюю сторону дорожки и без труда поравнялся с колесницей эдомца. До следующего поворота у него было достаточно места, чтобы обойти ее, однако он придержал лошадей и принялся кнутом наносить страшные удары по голове раненого наездника, от чего тот упал на колени в своей колеснице. Подобная грубость заставила толпу завопить, но когда с одной стороны послышались аплодисменты, это вызвало еще большую ненависть к римлянам. Сидевшие на трибунах зрители принялись обмениваться тумаками. Однако такая ситуация продлилась не дольше вспышки молнии; эдомец, с большим трудом поднявшись на ноги, подгонял своих лошадей и в последнем порыве успел занять место впереди римской

квадриги, а затем развернул свою упряжку с очевидной целью преградить путь колеснице с гнедыми: это было уже убийство, а не бега! Большие гнедые рысаки на полном скаку врезались в лошадей эдомской упряжки, римлянин головой вперед вылетел из колесницы и, несмотря на то что его шлем был застегнут, разбил себе голову о подножье зрительской трибуны, оставшись неподвижно лежать на земле. Эдомец испустил дух еще до окончания состязаний, причиной тому стали раны, нанесенные копытами животных. Подобное развитие событий заставило оставшиеся колесницы сбавить скорость. Однако наездник князя Ирода, издав громкий крик, принялся размахивать кнутом с такой силой, что конюхи, пытавшиеся убрать тело римлянина с дорожки, бросили его и пустились прочь, опасаясь за собственную жизнь. Княжеский наездник попытался, не сворачивая, проехать по трупу, но вороные, никогда прежде не ходившие в упряжке боевой колесницы, вместо того чтобы промчаться по телу лежавшего человека, поднялись на дыбы, и колесница едва не опрокинулась.

В это время арабскому наезднику чрезвычайно искусным маневром удалось проскочить через узкое пространство, оставшееся после столкновения двух колесниц, и обойти квадригу галилеянина. Одно из колес его повозки налетело на невысокий оградительный подъем и выскочило на него, однако колесница не перевернулась и достигла поворота еще до того, как наезднику Ирода удалось объехать труп и пустить своих лошадей с прежней скоростью. Это казалось невероятным, однако теперь белая квадрига была впереди всех, а забег уже подходил к концу! Теперь наступила моя очередь подхватиться с места и закричать! Все присутствовавшие арабы присоединили свои голоса к моему.

Наездник в красном трико впервые потерял хладнокровие и все время пытался столкнуть с дорожки белых лошадей, которых спасали скорость и сохранившаяся ритмичность бега; кроме того, колесница белого наездника была настолько легка, что проходила повороты на полной скорости, не задевая ограждений и не позволяя вороным наверстать упущенное расстояние.

Кроме них из участников забега остались еще три квадриги, которые наездник в белом по всем правилам пытался обогнать по внешней стороне дорожки. При этом наездник в красном криком приказал уступить ему дорогу; двое из них в страхе последовали его приказу, тогда как третий, управляющий колесницей, в которую были запряжены смирные и выносливые лошади, отказался подчиниться. Галилеянин вновь подстегнул своих лошадей, а затем неожиданно притормозил, ступица колеса его повозки прошлась по спицам колеса повозки противника, от чего та легко перевернулась, а ее тяжело раненому наезднику пришлось выбыть из состязания. Двое оставшихся продолжали следовать по дорожке, полагаясь на судьбу, которая еще могла прервать победоносный бег тех, кто оспаривал первое место.

Однако их надежды оказались напрасными, поскольку поднятый вверх флажок уже означал победу белых рысаков, летевших, словно ласточки, навстречу победе, так и не снизив скорость бега. Бесчисленное множество зрителей рассыпалось в громких аплодисментах, воздав должное и колеснице князя Ирода, достигшей финиша с опозданием всего лишь на два корпуса. Оба наездника, успокоив своих лошадей, приблизили экипажи друг к другу и рассыпались во взаимных лицемерных поздравлениях по поводу великолепно проведенного забега. Шейх, лошади которого победили в состязании, перепрыгнул

через ограждение своей ложи и в развевающемся на ветру плаще помчался навстречу рысакам; он разговаривал с ними, гладил, и, плача, целовал поврежденные ударом кнута глаза лошади.

Между болельщиками произошло несколько стычек, однако стража быстро избавила цирк от их присутствия. Проигравшие в тотализаторе с наигранным удовольствием утверждали, что для ни наибольшим наслаждением было присутствие на столь великолепных бегах.

Ко мне подошел банкир в сопровождении купца из Эдома, чтобы поздравить с выигрышем, и прежде чем отсчитать мне причитающиеся сто восемьдесят золотых монет, которые для многих представляют собой значительное состояние, передал своему спутнику сто золотых монет, проигранных Клавдией Прокулой. Но я не смел обижаться на супругу прокуратора!

В том, что в ночь, после которой я по неизвестной причине проснулся с глазами полными слез, и которая последовала за бурей, мне снились белые лошади, не было сомнений. Вот почему при появлении белой квадриги я, вспомнив о своем сне, сделал ставку именно на нее. Однако что-то подсказывало мне, что я сделал это не по собственной воле: ведь белые лошади, выехав на арену, споткнулись и упали, что было дурным предзнаменованием; а я, хотя не доверяю всяким предзнаменованиям, не привык действовать вопреки им. И теперь я осознал, что обязан разыскать девушку, о которой мне поведал одинокий рыбак. По его словам, она в этот вечер оплакивала в греческом театре смерть своего брата.

Клавдия Прокула попросила сопровождать ее на празднество, организованное князем Иродом, хотя я не был туда приглашен: она, конечно же, считала, что эта честь вполне стоит ста золотых монет, которые я ей одолжил. Однако я не испытывал никакого желания оказаться лишним среди нескольких сот приглашенных, которых князь созвал, руководствуясь делами государственной важности. Клавдия ничуть не рассердилась, когда я отклонил ее предложение, безусловно сочтя меня глупым из-за того, что я не воспользовался предоставленной возможностью.

По окончании состязания из цирка вырвался громадный поток людей, заполнивших улицы Тивериады. То там, то здесь, несмотря на присутствие городских стражей и патрулей из римских легионеров, вспыхивали драки и различного рода беспорядки. Я добрался до греческого театрика без приключений. Представлений не давали, но тем не менее дверь была широко раскрыта, а внутри помещения ютилась толпа бродяг, не нашедших себе другого пристанища; люди, собравшиеся здесь, готовили пищу на импровизированных кострах, и можно себе представить вид этого красивого театра на следующее утро!

Я прошел к свободному пространству между рядами и сценой, беспрепятственно спустился вниз, где находится все театральное оборудование и где иногда вынуждены устраиваться артисты. Все здесь было так, как во всех театрах после отъезда труппы: персонажи, их действия и слова еще какое-то время остаются жить на сцене. Это погруженное в постоянный полумрак место всегда мне казалось царством теней, описанным поэтами. Каждый раз, спускаясь сюда, чтобы принести цветы герою, растрогавшему своей игрой, я испытывал чувство холодного душа: актер, снявший сценический костюм, оказывался вовсе не тем человеком, которого я видел во время спектакля.

Двигаясь по этому царству теней, я не переставал думать о том, что теперь отделяло меня от прежней жизни с ее радостями и удовольствиями.

Когда в конце коридора я увидел старого грека с огромным животом и запухшими глазами пьяницы, мне показалось, что я встретил привидение. Угрожающе потрясая тростью, он спросил, что мне здесь нужно и как я сюда попал. Чтобы успокоить его, я объяснил, что просто-напросто ищу одного человека, который, возможно, находится где-то в одной из лож его театра.