Тайна черного камня
Шрифт:
Басмачи в это время скакали к повороту, стреляя и гикая. А те, которые потеряли лошадей, укрылись за камнями и беспрерывно стреляли. Андрей швырнул гранату. Но слишком поздно: два басмача проскочили к повороту.
«Гранаты, Маня! Гранаты!» — крикнул Андрей и, вскинув карабин, выстрелил в первого басмача. Тот грузно осел, а конь, сделав несколько скачков, остановился у сбатованных лошадей, прижался к ним. Виктор еще громче и испуганней закричал: «Ма-ма-а!» Второй басмач выстрелил в ребенка, и крик его, тонкий, пронзительный, оборвался на последнем слоге.
«Гранаты!» —
Басмачи спешились за нижним поворотом и, укрываясь за камнями, начали наступать справа и слева от дороги. Стреляли редко, но все пули ударялись в валун, разбрызгивая гранитные осколки.
«Не высовывайся, Маня. Убьют сразу».
Сам Андрей тоже стрелял редко. Бил только наверняка. Басмачи приближались.
«Долго нет дорожников, — спокойно, чуть-чуть удивленно проговорил Андрей, достал пистолет и, положив его у камня, сказал: — Если ранен буду, застрели. Потом себя. Живой не давайся, истерзают».
«Вити нет у нас! Ребенка застрелили!»
«Молчи. Поближе подползут — стреляй в них. И гранатами».
Больше они не разговаривали. Андрей стрелял все так же расчетливо, все так же клацали вражеские пули вокруг них, обсыпая колючей каменной крошкой. Мария лежала за валуном, ждала, когда Андрей разрешит ей стрелять.
«Гранатой давай. Чуть выше дороги», — скомандовал Андрей, и Мария, чуть-чуть привстав, бросила гранату. Андрей швырнул вторую, затем крикнул:
«Огонь!»
Осталось только три гранаты, и они берегли их на самый критический момент боя, а по басмачам, перебегавшим от камня к камню, стреляли из карабинов.
То один, то другой басмач боднет головой камень и останется лежать, но их было слишком много, и они перебегали, переползали и стреляли, стреляли. За этой стрельбой ни Мария, ни Андрей не услышали скачущих на помощь дорожников, а когда увидели первых всадников, Мария тяжело ткнулась лицом в ладони, а Андрей бросил одну за другой две гранаты, чтобы басмачи не встретили дорожников губительным огнем.
Шел еще бой, басмачи еще отстреливались, а Мария, обдирая руки об острые камни, торопилась вниз. Подбежала к лошади, взяла сына и засмеялась и зарыдала от радости: Витя застонал, Витя был живой!
Кто-то из дорожных рабочих расстелил на камнях халат, Мария положила на него Витю, быстро достав бинты из переметной сумки, опустилась на колени, разорвала обертку бинта и только было собралась приложить бинт к ране, как ее отстранил пожилой мужчина в полосатом ватном халате и тюбетейке, из-под которой выбивался льняной чуб:
«Позвольте. Я — врач».
Он приложил к ране смоченный йодом тампон и, ловко подхватив ребенка под спину, приподнял его и попросил Марию:
«Вот так поддержите, пожалуйста».
Мария подставила обе руки, Витя застонал, а потом, едва шевеля запекшимися губами, начал шептать: «Мама… Мама…»
Мария едва сдерживала рыдание.
Вскоре бой
«Первое революционное крещение».
«Андрюша, поехали домой».
«Наоборот, вниз нужно. В комендатурский медпункт».
«Домой, Андрюша. Я его выхожу сама».
«Да, да, — вмешался в разговор доктор дорожной бригады, — вниз очень рискованно. Подумайте только: четыре тысячи метров — огромный перепад. Адаптация и без того очень сложна для ребенка, а тут еще потеряно много крови. Я бы не рискнул. И примите совет: прикладывайте к ране мумие. Можно, пожалуй, и попить. Три раза в день. Растворять не больше рисового зернышка. На несколько дней я вам дам, а там у пастухов разжиться сможете».
«Есть у нас мумие. Дедушка Ормон принес. Сказал: кровь земли, людям силу дает».
«Вот и прекрасно. Поезжайте на заставу. Мы проводим вас».
Десять дорожников и врач проводили их до заставы. С тех пор Мария и слушать не хотела о поездке в отпуск, хотя уже провели через Памир дорогу, а про басмачей начали даже забывать. И вот только сейчас они простились со своей горной заставой насовсем. Андрея перевели в Прибалтику, только что ставшую советской.
Теперь машина с трудом ползла вверх, и Мария ждала, когда появится тот поворот, за которым басмач ранил Витю, та скала и тот валун, из-за которого они с Андреем бросали гранаты и стреляли по бандитам; но она так и не узнала места боя. Показал его Андрей. Сидел задумавшийся, безразличный ко всему, а тут вдруг встрепенулся:
— Смотрите, вот здесь Виктора в плечо ранило. Оттуда сверху мы с мамой отстреливались от басмачей.
— А валун где, Андрюша? Дорога тоже словно иная какая-то? — спросила Мария.
— Сколько лет прошло. Взрывали здесь все, расширяли. Сейчас две машины свободно разъедутся. А тогда? Тропа широкая была — и все.
— Витька тоже пулял, да? — с восторгом спросил Женя, поворачивая голову то на высившиеся справа скалы, то на отца. — Останови, папа! Останови!
Андрей улыбнулся и сказал спокойно:
— Где ж на крутизне такой остановиться. Вот на перевал поднимемся, там постоим. — Посерьезнел сразу: — У памятника…
Утомительно медленно ползла на Талдык полуторка. Марии казалось, что мотор, напрягшийся до тоскливого звона, вот-вот надорвется и тогда останется одно — лететь в зияющую слева пропасть. Все холодело внутри у Марии от этой мысли, она старалась смотреть на громоздившиеся справа голые скалы, но нет-нет да и взглянет вниз — и замрет, оцепенеет. Но поворот за поворотом оставались позади, а мотор продолжал петь свою натужную песню на самой высокой ноте. Вершина перевала приближалась. Вот наконец выехали на небольшую площадку, на краю которой над братской могилой стоял обелиск. Остановились. Шофер трижды длинно просигналил. Так было заведено: прохожий снимал шапку, всадник слезал с коня, машины сигналили. Памирцы чтили тех, кто пробивал дорогу в новую жизнь.