Тайна Черного моря
Шрифт:
Но хозяин дома уже вернулся, держа в руке литровую бутылку «Посольской». Бело-черная этикетка была изрядно затерта, золотистая пробка носила следы неоднократного и не всегда бережного отвинчивания. Внутри булькала не прозрачная водка, а ликерно-розовая жидкость, от одного взгляда на которую у Семена рот наполнился слюной.
– Это получше твоих «Реми Мартенов» и «Баллантайнов» будет. Сам гнал. Перегонка шестерная. Потом углем чистил от сивушных масел, потом ещё два месяца на зверобое настаивал.
– Самогон, что ли? – опасливо нахмурился генерал.
– Сам ты самогон, – беззлобно ответил Князев, доставая из тумбочки
– Ванька, слушай, мне ж нельзя, – слабо запротестовал Семен. – Печень, етить ее… Да и сердце не того…
А сам немного отодвинулся, чтобы чуткий нос друга не уловил выхлоп после вчерашнего, старательно забитый «орбитом» без сахара. Транспортное приключение плюс информация, неожиданно всплывшая из папки с личным делом Князева, выбили генерала из колеи, и он решил вчера немножко успокоить нервы. Да переусердствовал.
– Во-во, для сердца это самое милое дело, – согласился Князев. – Давай-ка сначала по чуть-чуть.
Одним движением он свернул голову бутыли-ветерану и плеснул жидкости по стопкам. Жидкость маслянисто поблескивала в солнечных лучах, пробивающихся сквозь маскировочную сетку берез на соседнем участке. «Как красиво, – вяло подумалось генералу. – Солнце в бокале. Выпьешь, и солнцем полна голова. „Солнцем полна голова“, – кажется, это название книжки шансонье-ренегата Ива Монтана». «Когда поет далекий друг…» – вспомнились генералу слова полузабытой песенки, посвященной пресловутому Иву ретивым отечественным одописцем. А по-нашему – «Когда нальет далекий друг…» Генерал улыбнулся родившейся шутке и посчитал, что её можно и вслух произнести:
– Ну – когда нальет далекий друг!
– Ну – за встречу. – Князев потянулся было за своим стаканом, но отдернул руку. – Тьфу ты, голова садовая, совсем забыл. Погоди немного. Я, кстати, твою задачку вроде решил…
И он вновь исчез в доме.
Генерал опасливо покосился на свою порцию; градусы над стопкой так и порхали. Нельзя ведь, докторишки категорически сказали, печень, аритмия, давление, – шептала одна часть его сознания. А вторая увещала: подумаешь, стопочка. Те же докторишки говорят – можно понемногу, сосуды, дескать, расширяет. Опять же – нельзя не выпить со старым другом…
Вдруг промелькнуло: а не сыпануть ли Ваньке в стаканчик из голубенькой капсулы-пробирки – той, что всегда на всякий пожарный во внутреннем кармане лежит? У соратника язык развяжется, глядишь, и что-нибудь ценное всплывет…
Нет. Незачем. Не для того мы в эту тьмутаракань приперлись, чтобы языки развязывать. И так все у нас получится.
Отставник появился на пороге – с лимоном, блюдцем и ножиком.
– Во, лимончик принес. Как же без лимончика? Сам, между прочим, выращиваю в теплице. Хочешь на теплицу взглянуть?
– Давай-ка позже, – выдавил из себя улыбку Семен, а сам подумал: если сарай из ЗИСа, то из чего же теплица?
– Ну, позже, так позже… А там, брат, у меня такие помидоры зреют! Звери, а не помидоры.
Князев сел, положил лимон на блюдце и одной рукой разделал его на шесть частей.
Ловкости его мог бы позавидовать любой самурай. Не стареют душой ветераны! Генерал ещё раз с досадой вспомнил об ускользнувшем Бормане. Ведь для Ивана – что перочинный ножик, что мясницкий тесак, что алебарда, что ледоруб. Взмахнет, не мигнет…
–
– Вань, – улыбнулся на этот раз вполне искренне Семен, – Лена уже институт закончила, замуж выскочила и уже сделала меня дедом.
– Да ну?! Вот черт, время-то как летит… Ну, передавай ей привет. Давно родила-то?
– Год будет.
– И кого?
– Мужика.
– Как назвали?
– Иваном.
Иван сдвинул кустистые брови к переносице, помолчал, откашлялся и взялся за стопку:
– Редко видимся, редко… Ну, чего мы ждем. За встречу?
– Давай за встречу.
Они чокнулись. Выпили. Князев крякнул, кинул в рот ломтик лимона, принялся усердно жевать.
Поток лавы обжег генеральское небо, хлынул в глотку, по пищеводу добрался до желудка… и неожиданно растекся там успокаивающе нежной, расслабляюще сладостной волной тепла. Мгновение спустя откуда-то из глубин тела поднялся зверобойный дух, ароматным туманом проник в носоглотку, окутал мозг мягкой периной. Генерал медленно выдохнул через нос. Князев следил за его реакцией. В глазах однорукого двухмегатонника плясали веселые искорки.
– Ну как?
– Да… – только и смог произнести Семен. – Это, брат, не самогон. Это, знаешь ли, мгновенная смерть через пятнадцать секунд…
– А ты говоришь. – Старый друг усмехнулся и потянулся за бутылкой. – Еще по маленькой?
– Стой, да погоди ты… дай дух перевести. Я ведь, считай, последний раз на Новый год пил – и то «шампуськи» грамм двести, – соврал Семен. Опустил глаза, зачем-то ковырнул носком ботинка некрашеные доски пола веранды, чуть прогибающиеся под весом стола и сидящих за ним людей. В ботинках ногам было жарко. Следовало не ботинки, а сандалии какие-нибудь, что ли, надеть. Побоялся, что песок набьется. Теперь сиди, дурень, прей. – Да и не за тем я к тебе приехал…
– А, ну да, конечно. Может, есть хочешь? У меня борщ домашний, свининка по-флотски – пальчики оближешь.
– Нет, Вань, спасибо. Я в конторе пообедал.
Спецслужбы обратили внимание на Ивана Князева в пятьдесят первом – шестнадцатилетний курсант всецело соответствовал тогдашним требованиям: прекрасные физические данные и показатели умственного развития; военнослужащий, сирота. Отец погиб на Белорусском фронте, мать пропала без вести…
На самом деле не пропала мать без вести: в сорок восьмом году Нина Князева, тридцатилетняя вдова капитана разведроты, высокая статная красавица с гривой черных вьющихся волос, была арестована, осуждена и расстреляна по статье «Измена Родине» (ретивые служаки НКВД вычислили, что именно к ней относятся строчки из популярной песни «Кудрявая, что ж ты не рада веселому пенью гудка?»; а все дальнейшее было лишь вопросом времени и техники допроса). По счастливой случайности Иван в лагерь для детей изменников Родины не загремел, а был отправлен в приют, оттуда – в Суворовское училище, где его и приметили службисты… К счастью, он так никогда и не узнал о судьбе матери.