Тайна двух императоров
Шрифт:
Вскоре корсет сдавил живот ещё сильнее. Клэр старалась сидеть как можно ровнее, чтобы меньше чувствовать дискомфорт. К счастью, ужин подходил к концу.
– Я надеюсь, вам у нас нравится, дорогая? – любезно спросила Мари, допивая последнюю чашку травяного чая с мёдом.
– Сильнее, чем может вам показаться, – без тени стеснения ответила Клэр, бросив украдкой взгляд на Петра.
– Чудесно. Хочется верить, что здешний воздух и здоровый сон пойдут вам на пользу и вскоре вы обретёте память.
– Я тоже очень надеюсь на это, Мари.
– Что ж, думаю,
– Доброй ночи, Клэр Данииловна, – звонкий юношеский голос погладил Клэр над ухом.
– Доброй ночи, Пётр Николаевич.
Улыбка не сходила с её лица до самой двери в её спальню. Она находила Петра слишком юным и милым для чего-то большего, чем дружба. Да и в друге она сейчас нуждалась, как никогда прежде. «Главное ничего не испортить».
К обеду следующего дня Клэр с ног до головы была окружена вниманием. Сразу после завтрака Мари лично присутствовала при снятии мерок и подборе тканей для её будущего платья. После двухчасовых разговоров о кружеве и шёлке пришёл врач. В отличие от дам, он без лишних эмоций и вздохов принялся задавать Клэр различные вопросы относительно её самочувствия по окончании её осмотра.
– Не хочу на вас клеветать, мадемуазель, но мне думается, что ни о какой потере памяти речи быть не может. – Доктор, седой и суховатый мужчина пожилого возраста, крайне неторопливо и вальяжно убирал в свою рыжую кожаную сумку медицинские инструменты. Казалось, что он никуда, в общем-то, не торопится и даже, наоборот, желает подольше задержаться в поместье Милановых.
Мари, находившаяся в тот момент в комнате, задумчиво повела бровями, переглянувшись с Клэр.
– Однако ваша рассеянная речь и усталый вид могут свидетельствовать о том, что я ошибаюсь. Видите ли, человек – настолько особенный организм, что малейшие изменения в нём могут выражаться по-разному, да-с-с, – заключил мужчина хриплым и безжизненным голосом. Он подозрительно прищурился и снова стал приглядываться к Клэр. От него шёл неприятнейший запах старых вещей и лекарств. Когда он подходил к Клэр слишком близко, она переставала дышать, чтобы не скривиться от его, валившего с ног, аромата.
– Ах! Но, если бедняжка не помнит, что с ней произошло, как нам ей помочь, monsieur Золоткин? – с чрезмерной обеспокоенностью спросила Мари врача.
– Время будет лучшим лекарством для неё. Равно как и покой.
Пётр весь день назло своей невестке провёл, упражняясь возле конюшни. Грохот. Звонкий шум. Впервые услышав его, Клэр невольно вздрогнула, съёжилась, словно загнанное в страхе животное. Мари упорно делала вид, что не слышит раздражающего звона железа, доносившегося со двора, и продолжала работать в своём кабинете. Петра злило, что его демонстрации не приносят Мари особого неудобства. Это легко было понять по усиливавшимся громким и резким звукам.
Клэр расположилась в глубоком зелёном кресле напротив Мари. Она долго наблюдала за терпением графини, пока та
Клэр скучала. Время стало тягучим, словно липовый мёд, после которого непременно желаешь напиться воды. Мари изредка спрашивала её о чём-то, но беседа никак не складывалась. Слишком пустой она выглядела.
Когда тоска стала и вовсе невыносимой, Клэр наконец решила выйти из дома и тайком взглянуть на те самые тренировки Петра, от которых у Мари сводило зубы. Почему-то не сразу она решилась сказать Мари о своём желании прогуляться. Отчего? Ведь Клэр не была пленницей.
Хватит!
Она набралась решимости и стала медленно вставать с кресла в надежде, что Мари заметит это раньше, чем ей придётся что-либо объяснять. Так и случилось. По озадаченному, задумчивому голосу Мари было слышно, что она даже будет рада своему уединению.
Оказавшись за дверью кабинета, Клэр пошла в направлении звуков, доносившихся с улицы. Стоило ей переступить порог дома, как тут же подол её голубого лёгкого платья сделался грязным и влажным от прошедшего дождя. Клэр посетовала, что не укуталась в шерстяной платок, и теперь ретиво согревала оголённые руки, прижимая их крепко к телу.
Источник резких звуков был совсем рядом. Клэр спряталась за деревянными стенами конюшни и через прорези в балках пыталась рассмотреть Петра. Детское ребячество отразилось в глазах и пробудило волнение. Колющее, дразнящее волнение, от которого по телу распространяется зуд. Тайное наблюдение за кем-то или чем-то рождает внутри превосходство, чувство власти от малейшего знания, которого лишён объект наблюдения. Ты наблюдаешь, а значит, властвуешь. Тешишь самолюбие одним лишь мгновением собственной важности.
Пахло лошадьми, влажным собранным сеном. Смердело навозом. В стойлах то и дело раздавалось фырканье, ржание и стук копыт. Рыжеватая головка Клэр осторожно выглядывала из укрытия, внимательно наблюдая за тем, как Пётр замахивается саблей. Сегодня он не был нежным и опрятным, как в первый день их знакомства. Увесистые армейские сапоги до колен, испачканные в грязи, серые штаны с завышенной талией, белоснежная рубашка, чёрный шёлковый платок вокруг крепкой шеи. Его волосы были взъерошены, а по лицу стекали капли пота. Он тяжело дышал, был утомлён своей тренировкой. Разгорячённое дыхание вырывалось наружу.
Молодое, крепкое тело было грациозным. Оно двигалось утончённо, объединяя в себе резкость и плавность. Клэр восхитило мастерство, с которым двигался юный граф. Каждый выпад был танцевальным, а каждый взмах сабли – вызовом, дерзким и мужественным. Перед Петром стоял деревянный столбец, нещадно изрубленный его рукой. Щепки всё дальше отлетали в стороны каждый раз, когда он с силой вгонял клинок в сооружённую мишень.
В какой-то момент Пётр почувствовал на себе пристальный взгляд и, прервав упражнения, стал оглядываться по сторонам. Рыжие волосы на фоне окружающей серости тут же бросились ему в глаза.