Тайна двух океанов (илл. Г.Шевякова)
Шрифт:
Много рыб встречалось на пути. Павлик безошибочно называл их, вызывая одобрительное бормотание океанографа.
Через четверть часа ходьбы Павлик вдруг споткнулся, нагнулся и вытащил что-то из ила.
— А вот это что такое? — спросил он, протягивая Шелавину свою находку.
В его руках был грубый, примитивной работы, но совершенно ясно оформленный кривой нож с каким-то обрубком вместо рукоятки и тускло поблескивающим черным лезвием. Едва взглянув на него, Шелавин удивленно воскликнул:
— Обсидиановый нож! Нож из чистого вулканического стекла! А дело
Через минуту Шелавин с торжеством вытащил из ила еще одну находку.
— Так и есть! — обрадованно сказал он, рассматривая ее. — Обсидиановый наконечник копья… Замечательно! Абсолютно!.. Копай, копай, Павлик!
Больше, однако, они ничего не нашли.
Отдохнув немного, они пошли дальше. Шелавин потерял на время свою обычную словоохотливость и долго шел молча, погруженный в задумчивость, лишь изредка напоминая Павлику:
— Смотри под ноги. Хорошенько смотри! Не пропусти чего-нибудь.
И снова шел вперед, опустив голову, молчаливый и задумчивый, изредка бормоча что-то неразборчивое и натыкаясь на скалы. Через полчаса Шелавин внезапно остановился перед большой плоской скалой. Подняв глаза, он на мгновение замер и потом с восторгом закричал:
— Лодка! Туземное каноэ!..
С неожиданной ловкостью и быстротой он вскочил на скалу. Перед ним, как на пьедестале из базальта, почти до борта засыпанное илом, лежало длинное суденышко с характерно изогнутым носом, украшенным замысловатой, фантастической резьбой.
— Сюда, Павлик! — нетерпеливо закричал Шелавин. — За лопатку! Расчищай!
Окруженные тучей ила, они лихорадочно работали около четверти часа, и, когда ил осел, а вода получила свою обычную прозрачность, перед ними оказалась туземная пирога с проломленным дном и нагруженная остатками прогнивших рыболовных сетей. Копаясь в этой куче, то Шелавин, то Павлик с радостными криками вытаскивали все новые и новые находки: человеческий череп, деревянные статуэтки с человеческими или птичьими головами, рыболовные костяные крючки, какие-то деревянные красноватые дощечки длиной от одного до двух метров, покрытые густой вязью непонятных значков.
Первая же дощечка, попавшая в руки Шелавину, произвела на него потрясающее впечатление. Уткнувшись в нее почти вплотную шлемом, с безумными, едва не вылезающими из орбит глазами, он вглядывался несколько мгновений в длинные ряды этих значков, потом вдруг, приплясывая на месте, закричал:
— Кохау!.. Козау ронго-ронго… Это они! Это они! Кохау ронго-ронго рапануйцев!..
Остолбеневший от изумления Павлик с раскрытым ртом смотрел на эту картину, напоминавшую пляску первобытных дикарей с какими-то непонятными заклинаниями.
— Понимаете ли вы, молодой человек, что это значит, позвольте вас спросить? Нет-нет! Вы не понимаете, что это значит!.. Это… это…
— А что же это, в самом деле, значит? — спросил пришедший в себя Павлик.
Но Шелавин вдруг замолчал, сосредоточенно задумался, потом пробормотал:
— Что это значит? Гм, гм… Подождем немного. Надо убедиться. Надо проверить.
Шелавин почти бежал впереди, а Павлик едва поспевал за ним. Так они прошли еще около получаса, и, когда Павлик почувствовал наконец, что выбивается из сил, Шелавин вдруг остановился.
Перед ними, стеной метра в два вышины, тянулась поперек склона, метров на пятьдесят-шестьдесят в длину, сложенная из огромных плит терраса. Но ни Шелавин, ни Павлик не смотрели на нее. В полном молчании, словно зачарованные, закинув головы, они не сводили глаз с нескольких гигантских статуй, безмолвно, в мрачном и грозном спокойствии возвышавшихся над террасой на пятнадцать-двадцать метров. В лучах фонарей были видны их странные головы, украшенные, словно каменными тюрбанами, огромными, двухметровыми цилиндрами. Срезанные назад узкие лбы, длинные вогнутые носы, глубокие пустые и черные глазницы, тонкие, строго сжатые губы и острые подбородки производили незабываемое впечатление внутренней силой своего сверхчеловеческого облика.
Они стояли на удлиненных торсах, без ног, с едва намеченными под грудью руками, — примитивные и мощные, безмолвные и грозные, — и пристально глядели вперед, в безмерные пространства океана, через головы пигмеев, внезапно появившихся оттуда. Между этими стоящим словно на страже гигантами валялись многочисленные, повергнутые уже океаном фигуры с отлетевшими в стороны огромными цилиндрами, некогда украшавшими их головы.
— Рапа-Нуи…[4] — бормотал океанограф. — Рапа-Нуи. Древний Вайгу… Значит правда: его затопил океан… Смотри, Павлик! Смотри! Запомни это навсегда…
Долго стояли они молча перед каменными гигантами; наконец Шелавин, словно очнувшись, вздохнул и сказал:
— Надо идти дальше, Павлик. Мы еще встретим их немало. Нам нужно закончить обследование острова.
Бросив последний долгий взгляд на подводных стражей горы, Шелавин запустил винт и поплыл дальше на юг. Павлик последовал за ним. После длительного молчания он спросил океанографа:
— Почему вы сказали, Иван Степанович, «острова»? Разве это не просто подводная гора?
— А где ты видел подводную гору с затонувшими на ней лодками, ножами, копьями и, наконец, с такими сооружениями, как эти террасы и колоссальные статуи? А?… Позвольте вас спросить, молодой человек?
— Ну что же? — набравшись духу, возразил Павлик. — Вы же нам как-то рассказывали на кружке об опустившихся в море островах и даже материках. Может быть, и здесь так же произошло?
— Гм, гм… — замялся океанограф. — М-да… Конечно, бывает… Отчасти ты прав, но только отчасти. Ведь могут быть случаи, когда остров или материк постепенно или сразу, но лишь частично покрывается наступающим океаном. Кажется, об этих трансгрессиях океана я тоже вам говорил? Очевидно, и здесь произошел такой случай… А это что такое? — внезапно прервав себя, указал рукой Шелавин на большое темное пятно, выделяющееся на склоне в подводных сумерках.