Тайна Эдвина Друда
Шрифт:
— Куда мы пойдем, Роза? Роза отвечает:
— Сперва в лавочку, где продают рахат-лукум.
— Рахат что?..
— Рахат-лукум. Это турецкие сладости, сэр. Да ты, я вижу, совсем необразованный. Какой же ты инженер, если даже этого не знаешь?
— Почему я должен знать про какой-то рахат-лукум?
— Потому что я его очень люблю. Ах да, я забыла, ты ведь обручен с другой. Ну тогда можешь не знать, ты не обязан.
Помрачневшего Эдвина ведут в лавочку, где Роза совершает свою покупку и, предложив Эдвину отведать рахат-лукума (что он возмущенно отвергает), сама принимается с видимым наслаждением угощаться; предварительно сняв
— Ну, Эдди, будь же паинькой, давай разговаривать. Так, значит, ты обручен?
— Значит, обручен.
— Она хороша собой?
— Очаровательна.
— Высокая?
— Очень высокая. (Роза маленького роста.)
— Ага, значит, долговязая, как цапля, — кротким голоском вставляет Роза.
— Извините, ничего подобного. — Дух противоречия пробуждается в Эдвине. — Она то, что называется видная женщина. Тип классической красоты.
— С большим носом? — невозмутимо уточняет Роза.
— Да уж, конечно, не с маленьким, — следует быстрый ответ. (У Розы носик совсем крохотный.)
— Ну да, длинный бледный нос с красной шишечкой на конце. Знаю я эти носы, — говорит Роза, удовлетворенно кивая и продолжая безмятежно лакомиться рахат-лукумом.
— Нет, ты не знаешь этих носов, — возражает ее собеседник с некоторым жаром. — У нее нос совсем не такой.
— Он не бледный?
— Нет. — В голосе Эдвина звучит твердое намерение ни с чем не соглашаться.
— Значит, красный? Фу, я не люблю красных носов. Правда, она может его припудрить.
— Она никогда не пудрится. — Эдвин все более разгорячается.
— Никогда не пудрится? Вот глупая! Скажи, она и во всем такая же глупая?
— Нет. Ни в чем.
После молчания, во время которого лукавый черный глазок искоса следит за Эдвином, Роза говорит:
— И эта примерная девица, конечно, очень довольна, что ее увезут в Египет? Да, Эдди?
— Она проявляет разумный интерес к достижениям инженерного искусства, в особенности когда оно призвано в корне перестроить всю жизнь малоразвитой страны.
— Да неужели! — Роза пожимает плечиками со смешком, выражающим крайнее изумление.
— Скажи, пожалуйста, Роза, — осведомляется Эдвин, величественно опуская взор к воздушной фигурке, скользящей рядом с ним, — скажи, пожалуйста, ты имеешь какие-нибудь возражения против того, что она питает подобный интерес?
— Возражения? Милый мой Эдди! Но ведь она же наверно ненавидит котлы и всякое такое?
— Она не такая идиотка, чтобы ненавидеть котлы, за это я ручаюсь, — уже с сердцем отвечает Эдвин. — Что же касается ее взглядов на «всякое такое», то тут я ничего не могу сказать, так как не понимаю, что это значит.
— Ну там… арабы, турки, феллахи… она их ненавидит, да?
— Нет. Даже и не думает.
— Ну, а пирамиды? Уж их-то она наверняка ненавидит? Сознайся, Эдди!
— Не понимаю, почему она должна быть такой маленькой… нет, большой — дурочкой и ненавидеть пирамиды?
— Ох, ты бы послушал, как мисс Твинклтон про них долдонит, — Роза кивает головкой, по-прежнему с упоением смакуя осыпанные сахарной пудрой липкие комочки, — тогда бы ты не спрашивал! А что в них интересного, просто старые кладбища! Всякие там Изиды и абсиды, Аммоны и фараоны! Кому они нужны? А то еще был там Бельцони [3] ,
3
Бельцони Джованни-Баттиста (1778—1823) — известный египтолог и коллекционер, совершивший несколько важных открытий: в 1817 году он обнаружил близ Фив гробницу фараона Сети I, чем положил начало дальнейшим находкам в Долине царей, а в 1818 году открыл пирамиду Хэфрена и проник в ее погребальную камеру.
Юноша и девушка скучливо бродят по аллеям в ограде собора — они идут рядом, но уже не под руку, — и время от времени то он, то она останавливается и рассеянно ворошит ногой опавшие листья.
— Ну! — говорит Эдвин после долгого молчания. — Как всегда. Ничего у нас с тобой не получается, Роза.
Роза вскидывает головку и говорит, что и не хочет, чтобы получалось.
— А вот эта уж нехорошо, Роза, особенно если принять во внимание…
— Что принять во внимание?
— Если я скажу, ты опять рассердишься.
— Я вовсе не сердилась, это ты сердился. Не будь несправедливым, Эдди!
— Несправедливым! Я! Это мне нравится!
— Ну, а мне это не нравится, и я так прямо тебе и говорю. — Роза обиженно надувает губки.
— Но послушай, Роза, рассуди сама! Ты только что пренебрежительно отзывалась о моей профессии, о моем месте назначения…
— А ты разве собираешься захорониться в пирамидах? — перебивает Роза, удивленно выгибая свои тонкие брови. — Ты мне никогда не говорил. Если собираешься, надо было меня предупредить. Я не могу знать твоих намерений.
— Ну полно, Роза, ты же отлично понимаешь, что я хотел сказать.
— А в таком случае, зачем ты приплел сюда свою противную красноносую великаншу? И она будет, будет, будет пудрить себе нос! — запальчиво кричит Роза в комической вспышке упрямства.
— Почему-то в наших спорах я всегда оказываюсь неправым, — смиряясь, говорит со вздохом Эдвин.
— А как ты можешь оказаться правым, если ты всегда не прав? А что до этого Бельцони, так он, кажется, уже умер — надеюсь, во всяком случае, что умер, — и я не понимаю, какая тебе обида в том, что его тащили за ноги и что он задохся?
— Пожалуй, нам уже пора возвращаться, Роза. Не очень приятная вышла у нас прогулка, а?
— Приятная?.. Ужасная, отвратительная! И если я, как только вернусь, сейчас же убегу наверх и буду плакать, плакать, плакать, так что и на урок танцев не смогу выйти, так это будет твоя вина, имей в виду!
— Роза, милая! Ну разве мы не можем быть друзьями?
— Ах! — восклицает Роза, тряся головой и в самом деле уже заливаясь слезами. — Если б мы могли быть просто друзьями! Но нам нельзя — и от этого все у нас не ладится. Эдди, я еще так молода, за что мне такое большое горе?.. Иногда у меня бывает так тяжело на сердце! Не сердись, я знаю, что и тебе не легко. Насколько было бы лучше, если б мы не обязаны были пожениться, а только могли бы, если б захотели! Я сейчас говорю серьезно, я не дразню тебя. Попробуем хоть на этот раз быть терпеливыми, простим друг другу, если кто в чем виноват!