Тайна "Фламинго"
Шрифт:
— У Гаса не было жены, — с горечью возразил Джилли, — Ты не знаешь Лайзу. Если б я получал в двадцать раз больше, чем сейчас, она бы все равно все потратила. Думает, что я не понимаю, почему она постоянно покупает себе новую одежду, делает прически, красится. Может, я и глуп, но не настолько. Послушай моего совета и не женись, Дру.
— Я запомню, — торжественно пообещал Дру. — Пока, Джилли.
— Нет, не уходи. Постой еще немного. На меня сегодня нашло, это точно. Знаешь, почему людям нравится с тобой разговаривать, Дру? Я тебе отвечу. Потому что ты такой отстраненный от всего. Тебя ничего не волнует из наших сплетен. Но если рассказать кому-нибудь еще, не успеешь оглянуться,
— Действительно, почему? Извини, Джилли, но мне пора идти. Уже поздно.
Джилли проигнорировал его слова:
— Вот, например, Гектор. Он не может простить Идену, что тот женился на девушке, которую Гектор считает «не подходящим типом для Кении». А какое ему дело? Можно подумать, что это его страна. Видимо, боится, что после смерти Эмили Элис убедит Идена продать землю тому африканскому синдикату, который в прошлом году предложил за Фламинго целое состояние. Такой поворот совсем не устроит Гектора! Он потеряет рынок. А потом они вдруг построят приличную дорогу вокруг озера, о, как ему это не понравится! Гектор и ему подобные могут много разглагольствовать о жаре, но единственное, чего они боятся до глубины души, — развития страны вблизи их собственного клочка земли. Им нравится все как есть. Именно такое положение… — Он внезапно замолчал и поднял голову, напряженно вслушиваясь.
В тот вечер не было ни малейшего дуновения ветерка. Огромная поверхность озера в сумерках приобрела зеленый оттенок, и даже птицы уже смолкли. Но кто-то в большом доме, скрытом за поперечными и палисандровыми деревьями, играл на рояле. Тихим вечером ел слышная музыка звучала чисто и навевала меланхолию. Дру остановился и прислушался.
— Что она играет?
— Концерт долины Рифт, — рассеянно ответил Джилли. Его тонкие нервные пальцы музыканта взметнулись на верхнюю планку калитки, словно это была клавиатура рояля, но внезапно руки сжались в кулаки, он ударил по калитке с неожиданной яростью и зло промолвил:
— Какого черта она не может сыграть этот третий пассаж как полагается, вместо того чтобы молотить пальцами, ведь это не какая-нибудь поп-музыка. Эта женщина и Бартока будет играть как «Два серых глаза», а Дебюсси — как «Британские гренадеры». Это убийство, настоящее убийство!
Он вновь впал в сердитое молчание и сел на валун, лежавший в траве у ворот. Его краткая вспышка ярости уступила место пьяной угрюмости, и он не обратил внимания на уход Дру Стрэттона.
Элис была на полпути к дому, когда вспомнила, что обещала Эмили нарвать роз к обеденному столу. Свернув с тропинки, она пошла через выжженную солнцем траву и целое море дельфиниума, выросшего высотой больше метра и почти одичавшего у подножия небольшого холма, увенчанного переплетенными кустами, и перешагнула через ствол упавшего дерева.
С гребня холма между кустами она могла видеть роскошную зелень по берегу озера (африканцы называют эти заросли «шабма») и широкую полосу серо-зеленых растений, становившихся темными в наступающих сумерках, — это марула, болотистая местность, где растут папирусы, которые опоясывают берега озера, образуя при этом густые, почти непроходимые джунгли, раза в три выше роста человека.
В промежутке между стволом упавшего дерева и его веткой вырос каскад белых роз, их трудно было рвать даже днем, так как ветки изобиловали шипами. Но Эмили обожала эти розы, она ставила их в вазы, принадлежавшие еще ее матери. Почему она сейчас попросила нарвать ей роз? Чтобы она могла поставить их в другие вазы и притвориться, что ей все безразлично? Ведь старинных ваз больше нет. Почти неделю назад
— Не трогайте их! — проговорила Элис, глядя на осунувшееся лицо Эмили. — На них могут быть отпечатки пальцев, мы найдем…
— И мой дом наводнит полиция, будут шнырять по всей ферме, запугивать слуг! Нет, — ответила Эмили. Старыми, жалкими, трясущимися руками она собрала осколки и отдала их Захарии, велев выбросить их.
С самого начала Эмили отказалась обратиться в полицию. Она установила ряд ловушек, но никто в них не попадался. Полтергейст оказался в состоянии избежать новейшие системы против воров, подающие звуковые сигналы, проволоки-ловушки и даже предметы, оставляющие на руках несмываемую краску, стоит только до них дотронуться. Но результаты разорения оказали более деморализующее воздействие на дом и на всех его обитателей, чем времена чрезвычайного положения и нападения мау-мау. Слуги были явно напуганы, Иден рассержен и на пределе терпения, Эмили сурова и упряма.
— Если кто-то надеется испугать меня и вынудить уехать отсюда, то он ошибается, — говорила Эмили. — Мау-мау собирались напугать нас и заставить бросить свои фермы, но мы все еще здесь. Не знаю, чего они думают добиться, портя вещи, которые мне дороги, но как бы это ни было, у них ничего не выйдет. — И словно в подтверждение своего вызова, она села за рояль и сыграла по памяти Концерт долины Рифт Торони, сыграла яростно, громко и не очень точно.
Это произошло в тот день, когда пластинку с записью концерта нашли разбитой, и тогда же, постаревшая, уставшая и подавленная, она сообщила им, что вызвала Викторию.
Мать Виктории умерла той весной. Виктория жила теперь в маленькой квартирке в Лондоне с двумя подругами и работала личным секретарем у помощника управляющего одной фирмой, занимающейся импортом.
— Я пригласила ее приехать и поработать на меня, — говорила Эмили, не глядя на Идена, не глядя ни на кого, а уставившись в пламя свечи, стоявшей на обеденном столе, и, очевидно, вспоминая прошлое, — Я слишком стара, чтобы справляться и с половиной моих забот. Мне нужен доверенный секретарь, который умеет много работать. В то же время мне хотелось бы, чтобы это был кто-нибудь свой. Кроме того, я помогу дочери Хелен. Я дам ей хорошую зарплату, и у нее будет дом.
Когда она взглянула на Элис, глаза ее еще плохо видели после яркого пламени свечи, и она тихо произнесла:
— Ты тоже сирота и должна понимать, каково ей теперь. Но она не приедет, если ты этого не захочешь, дорогая.
Видимо, Элис могла бы и поспорить с таким решением, если бы ей внезапно не открылась возможность убежать. Она не хотела встречаться с девушкой, на которой когда-то собирался жениться Иден, а значит, которую любил. Она не хотела также, чтобы Иден встретился с Викторией. Но если племянница Эм будет жить на Фламинго, тогда, пожалуй, она, Элис, сумеет уговорить Идена уехать из Кении и увезти ее домой в Англию. Тогда Эм не останется одна. С ней будет Виктория…
Элис посмотрела на букет белых роз в руках, уронила их на землю, устало присела на ствол лежавшего дерева и подумала с любовью и отчаянием о леди Эмили де Брет. Об Эмили и Идене. Нелегко будет сказать Эмили, что Элис больше не может выносить Кению. Эм была известна своим упрямством, нетерпимостью, вспыльчивостью, деловой смекалкой и проницательностью, железными нервами и не выносила присутствия дураков. Однако она терпела жену Идена, которая по всем этим меркам оказывалась дурой. Наоборот, Эм стала ей матерью, защищала ее, вдохновляла, вставала между нею и опасностью.