Тайна гибели линкора «Новороссийск»

Сайт издательства www.veche.ru

Обычно предисловия к морским книгам пишут флотоводцы-адмиралы, а не матросы. Но здесь, видимо, случай особый. Дело в том, что трагедия линкора «Новороссийск» была трагедией прежде всего матросской, ибо погибли в основном сотни матросов и только с десяток офицеров. Но, видимо, так было угодно судьбе…

Я служил на линкоре «Новороссийск» матросом в должности электрика электротехнического дивизиона боевой части пять. Пережил страшную ночь 29 октября 1955 года. К горечи потерь примешивалась и обида на замалчивание нашей беды. Никаких официальных соболезнований, никакого траура, хоронили моих товарищей молчком по ночам на Северной стороне, как бы стыдясь их подвига. А ведь это был подвиг: моряки спасали свой корабль до последней минуты, и не было их вины в том, что смертельно раненный линкор опрокинулся посреди рейда… Об этой самой страшной трагедии советского флота молчали ровно тридцать три года, пока писатель Николай Черкашин

не сорвал покров с мрачной тайны. Его статья «Взрыв», опубликованная в «Правде» 14 мая 1988 года, произвела на общественность эффект взрыва. Как справедливо заметил замечательный ученый-корабел профессор Н.П. Муру, это стало возможным благодаря гражданскому мужеству писателя. Ведь даже в разгар так называемой гласности тема «Новороссийска» ревностно охранялась военной цензурой и Главпуром. Прежде чем написать эту статью, а затем и документальную повесть «За три ночи до полной луны», Николай Черкашин прожил не одно лето в Севастополе, обошел десятки домов, в которых жили ветераны линкора, расспросил всех, кто был хоть как-то причастен к трагедии «Новороссийска». Потом была многоадресная переписка с иногородними «новороссийцами», работа в архивах… То, что сделал Николай Черкашин, можно сравнить с писательским подвигом Сергея Смирнова, открывшего нам всем героев Брестской крепости. Потом были телевизионные фильмы и встречи с читателями. Особенно бурно проходили они в Севастополе, где боль и скорбь о погибших на виду у всего города моряках не притупилась и сегодня. Писатель сполна выполнил свой гражданский и человеческий долг перед моряками «Новороссийска», добившись увековечивания имен погибших, которые выбиты наконец-то на безымянных плитах мемориала «Родина – сыновьям». Немало он сделал и для того, чтобы морякам линкора вернули их законные награды – ордена, к которым они были представлены полвека назад.

Михаил Полковников, матрос в отставке, ветеран линкора «Новороссийск»

Материалы о гибели линкора «Новороссийск» я стал собирать в конце 80-х годов с легкий руки начальника Аварийно-спасательной службы ВМФ СССР контр-адмирала-инженера Николая Петровича Чикера. Это был легендарный человек, инженер-судостроитель, настоящий эпроновец, крестник академика А.Н. Крылова, друг и заместитель Ива Кусто по международной федерации подводной деятельности. Наконец, самое главное в этом контексте – Николай Петрович был командиром экспедиции особого назначения ЭОН-35 по подъему линкора «Новороссийск». Он же разрабатывал и генеральный план подъема корабля. Он же руководил всеми подъемными работами на линкоре, включая его перевод из Северной бухты в бухту Казачья. Вряд ли кто-нибудь еще знал о злополучном линкоре больше, чем он. Я был потрясен его рассказом о трагедии, разыгравшейся на внутреннем рейде Севастополя, о героизме моряков, стоявших на своих боевых постах до конца, о мученической гибели тех, кто остался внутри перевернувшегося корпуса…

Оказавшись в тот год в Севастополе, я принялся разыскивать участников этой горькой эпопеи, спасателей, свидетелей. Их оказалось немало. К нынешнему дню, увы, больше половины ушли в лучший мир. А тогда… Тогда еще были живы и заместитель командира корабля по политчасти, и командир дивизиона главного калибра, и главный штурман, и главный боцман линкора, и многие офицеры, мичманы, матросы «Новороссийска»… Шел по цепочке – от адреса к адресу… Севастополь, Севастополь… Линкор «Новороссийск» был растворен в этом городе, как растворяется память в клетках мозга.

Вдруг улицы, спуски, набережные, по которым я так безмятежно бродил все свои летние отпуска, стали вдруг тревожными и скорбными. Горе проступало черными пятнами на белых стенах уютных домиков Корабельной, на лепных фасадах Большой Морской… Здесь живет боцман с линкора, там – искалеченный матрос, тут – семья погибшего офицера, а в соседнем квартале – вдова одного из инженер-механиков «Новороссийска»…

Дело мое пугало меня. Сотни «кинолент», на которые гибель линкора была снята с разных точек, разными объективами и на разных «пленках», были разорваны в клочья и рассеяны по всему городу, по всей стране. Я собираю их куски, монтирую эпизоды, отдельные кадры… Жуткие кадры! Но они должны быть выстроены в единую картину.

В те горячие суматошные дни, когда блокноты пухли от записей «показаний» участников трагедии и очевидцев, неожиданно пришла весьма ощутимая помощь от начальника Технического управления Черноморского флота контр-адмирала-инженера Юрия Михайловича Халиулина. Год назад мы ходили с ним на ракетном крейсере «Москва» в Варну, к мысу Калиакрия, почтить память адмирала Ушакова, одержавшего там блестящую победу над турками. Юрий Михайлович пригласил меня в свой кабинет, разложил на столе чертежи «Новороссийска» и документы с не снятым еще грифом «Секретно».

– Читай, – сказал он. – Вникай. Но только ничего не записывай.

Он ушел, оставив меня наедине с бумагами. Я читал и ничего не записывал: я не имел права подводить Халиулина. Ведь он и так пошел на нарушение режима секретности. И сделал это не ради меня, а в память тех офицеров-механиков, которые почти все погибли на боевых постах в недрах линкора.

Юрий Михайлович, сам корабельный инженер-механик, хотел, чтобы подвиг его коллег был не забыт, был бы достойно отражен в будущей книге. Я всегда плохо запоминал цифры. А здесь, в документах, их было множество. Тогда я стал затверживать по три числовых значения; потом выходил в туалет и там записывал, что называется, на манжетах: площадь пробоины, глубина под килем, расстояние линкора до берега. Потом возвращался, и снова запоминал три важных цифровых величины, и снова отправлялся в туалет: быстро набрасывал – количество погибших при взрыве, количество погибших после опрокидывания, точное время поворота оверкиль… Если бы за мной вел наблюдение какой-нибудь особист-режимщик, он бы точно решил, что у меня приключилось расстройство желудка. Однако через год-другой все эти цифры и многие другие цифры и факты, засекреченные в 1988 году, были обнародованы в книге Бориса Каржавина, который получил допуск для работы с архивными документами по «Новороссийску». Я этот допуск не оформлял. Документы могут лежать в архивных папках десятилетиями, а живые участники события, знающие многое из того, что не отражено в официальных бумагах, уходят из жизни каждый год. Поэтому я искал и расспрашивал, расспрашивал и искал. И не только в Севастополе, но и в Москве, и в Питере… Это были те самые люди, на показаниях которых составлялись документы Госкомиссии. Но только тогда они были придавлены прессом страха перед большими чинами, они еще не оправились от пережитого шока, а сейчас они вспоминали и рассказывали все – без оглядки на строгих следователей в погонах. У следователей есть поговорка: «Врет, как очевидец». Да, люди по-разному воспринимают одни и те же вещи, по-разному излагают одни и те же события. Но ведь и документы пишут тоже люди, да еще с оглядкой на то, что эти бумаги будут читать большие начальники. Поэтому и в документах не всегда запечатлена истина. Книга Каржавина, построенная на одних архивных документах, вызвала самые противоречивые толки среди уцелевшего экипажа «Новороссийска», заставила их писать коллективные протесты. Как бы там ни было, но я работал в первую очередь с людьми, быть может, повторяя их заблуждения, неточности, но вбирая в себя боль матросской души, впечатывая в свою память их мужество, их разумение причин и следствий самой страшной нашей морской трагедии.

По великому счастью, меня познакомили с вдовой командира электротехнического дивизиона Ольгой Васильевной Матусевич. Она собрала обширный фотоархив, в котором можно увидеть лица всех погибших на корабле моряков – свыше шестисот портретов.

Мне удалось разыскать и побеседовать с вдовой героически погибшего на «Новороссийске» начальника Техупра ЧФ инженер-капитана 1-го ранга Виктора Иванова – с Ниной Григорьевной Зленко, со вдовами старпома капитана 2-го ранга Григория Хуршудова и помощника командира капитана 2-го ранга З. Сербулова, офицеров БЧ-5 Михалюка и Мартынова… Крупицы правды о гибели линкора я узнавал из первых уст. Мне удалось поговорить даже с бывшим командующим Черноморским флотом в тот роковой год – вице-адмиралом Виктором Пархоменко. Информационный диапазон был предельно широк – от комфлота и командира аварийно-спасательной экспедиции до матросов, которым удалось выбраться из стального гроба… Дюжина блокнотов с рассказами очевидцев, пакеты с фотографиями, ксероксы документов, схем, рисунков… В папке «особой важности» хранилась запись беседы с командиром отряда боевых пловцов Черноморского флота капитаном 1-го ранга Юрием Плеченко, с сотрудником контрразведки ЧФ Евгением Мельничуком, а также с адмиралом Гордеем Левченко, который в 1949 году перегонял линкор «Новороссийск» из Албании в Севастополь.

И я засел за работу. Главное было не утонуть в материале, выстроить хронику события и дать каждому эпизоду объективный комментарий. Довольно объемный очерк (на две газетных полосы) я озаглавил названием картины Айвазовского «Взрыв корабля». Когда все было готово, отнес очерк в главную советскую газету – «Правду». Очень надеялся, что этому авторитетному изданию разрешат сказать правду о гибели «Новороссийска». Но даже в эпоху горбачевской гласности это оказалось невозможным без разрешения цензора. «Правдинский» цензор отправил меня к военному цензору. А тот – еще дальше, точнее выше: в главный штаб ВМФ СССР.

– Вот если начальник главного штаба подпишет, тогда печатайте.

Начальник главного штаба ВМФ СССР адмирал флота Николай Иванович Смирнов лежал в госпитале имени Мандрыко. Он проходил обследование перед увольнением в запас и согласился встретиться со мной в палате. Еду к нему в Серебряный переулок. Палата с уютом хорошей двухкомнатной квартиры. Адмирал внимательно прочитал привезенные гранки, вспомнил, что и он, тогда еще капитан 1-го ранга, принимал участие в спасении «новороссийцев», оказавшихся в смертельной ловушке стального корпуса.

– Я предложил использовать для связи с ними установку звукоподводной связи. И они услышали под водой мой голос. Я призывал их к спокойствию. Попросил обозначить стуком, кто где находится. И они услышали. Корпус опрокинувшегося линкора отозвался ударами по железу. Стучали отовсюду – из кормы и носа. Но вызволить удалось только девять человек…

Адмирал Смирнов подписал мне гранки – «Разрешаю к публикации», но предупредил, что его виза правомочна только на ближайшие сутки, поскольку завтра будет приказ о его увольнении в запас.