Тайна голландской туфли
Шрифт:
Документы, которые согласно воле миссис Дорн должны были быть уничтожены по ее смерти, являлись, по сути, ее личными дневниками, которые она вела в период, когда происходили описываемые события; документы строжайше охранялись вплоть до ее смерти.
Мистер Квин проницательно угадал, что я превысил свои законные полномочия, когда в понедельник, вместо того чтобы уничтожить конверт, не взламывая печать на нем — как того требовала моя юридическая этика, — я вскрыл его и прочел содержимое.
Инспектор Квин, позвольте мне заметить, что я весьма долгий срок являюсь личным поверенным миссис Дорн и веду адвокатскую практику,
Если бы я отдал его в полицию, не вскрывая, то факты личной жизни, совершенно не имеющие отношения к убийству, стали бы достоянием общественности. Поэтому я вскрыл его лично, пользуясь своей позицией скорее члена семьи, чем поверенного. Если бы что-то в документе коснулось причин убийства, я бы немедленно передал в полицию.
Однако, когда, прочтя дневник, я обнаружил в нем поразительные факты, касающиеся рождения Хильды... инспектор, будете ли вы чисто по-человечески обвинять меня в том, что я скрыл их от полиции и уничтожил дневник? Для меня общественное мнение почти ничего не значит, но подумайте, каково будет пережить такой ранимой девушке, как Хильда, информацию о том, что она является незаконнорожденной дочерью экономки своего собственного семейства?
Однако есть в связи со случившимся и еще одна тема... она может возникнуть при обращении к последнему варианту завещания покойной. Там значится, что Хильда наследует большую часть владений семьи как законная дочь Абигейл Дорн, которой она и является. Ее истинное происхождение никак не влияет на ее имущественные права. Соответственно, мое вмешательство в это дело не должно рассматриваться как мотивированное эгоистическими соображениями, что мне могли приписать.
Мистер Квин был также прав в своем предположении, что Абигейл и Сара Фуллер беспрестанно ссорились из-за тайны рождения Хильды. В дневнике утверждалось, что Сара, несомненно, жалела о когда-то заключенной сделке и что она постоянно угрожала тем, что раскроет Хильде тайну ее рождения, если ей не вернут дочь. Абигейл с течением времени привязалась к Хильде искренней материнской любовью. И только страх разоблачения их общей тайны удерживал ее от того, чтобы рассчитать постаревшую и безумную теперь компаньонку и удалить ее от дома.
После смерти миссис Дорн я конфиденциально разговаривал с Сарой Фуллер и получил от нее уверения в том, что она не раскроет тайну рождения Хильды теперь, когда ненавистная ей Абигейл мертва, и я собираюсь жениться на Хильде. Относительно доктора Даннинга волноваться не стоит — он не раскроет тайну по личным мотивам. Его карьера и репутация зависят от его молчания.
Нетрудно догадаться, что и сделал мистер Эллери Квин, что стало причиной частых и таинственных свиданий доктора Даннинга и Сары Фуллер за несколько прошедших дней. Достаточно странно, но она ничего против доктора Даннинга не имеет и не планирует. Она безумна и поэтому непредсказуема.
Еще один важнейший вопрос, приоткрытый дневником, — это участие в деле доктора Дженни. Вы можете не знать этого, но доктор Дженни был очень близким миссис Дорн человеком. У нее не было от него тайн. При всем этом доктор Дженни присутствовал при рождении Хильды, поэтому знал историю с самого начала. Похоже, Дженни занимал такую позицию, что мужчине простительно плодить отпрысков на стороне, потому что он не поменял своего отношения к Даннингу после того, как узнал о его отцовстве. Сару же он упрекал в нагнетании проблем, в том, что она испортит жизнь Хильде только из одной материнской ревности. Странно, не правда ли? Может быть, он просто ценил по достоинству профессиональные качества своего коллеги. Потом, он был человек достаточно широких взглядов.
Дженни был другом миссис Дорн в любом смысле этого слова. Он всегда защищал ее на словах, между ними не бывало недопонимания, даже намека на раздражение или недовольство действиями одного или другой.
Простите мне повторную настойчивую просьбу молчать обо всем, что вам открылось. Я прошу не для себя — только ради блага Хильды. Она мне дороже всего сущего.
Искренне, Филип Морхаус.
P. S. Буду вам благодарен, если вы сразу по прочтении уничтожите это письмо, дубликатов которого не существует».
Еще одним событием этой относительно спокойной пятницы, которую, кстати, инспектор потом неоднократно вспоминал, был телефонный звонок вечером, в половине седьмого, адресованный Эллери Квину.
Отношение Эллери к делу резко изменилось. Он теперь не курил беспрестанно, не мерил комнаты шагами, а провел пятницу дома, сидя у окна, читая или печатая на своей старенькой машинке. Инспектор Квин, который забежал домой пообедать и отдать некоторые приказания своим в управлении около полудня, заглянул через плечо сына и увидел, что сын увлеченно продолжает сочинять детективный роман — тот самый, который был им заброшен несколько недель тому назад.
Старик вздохнул — но с улыбкой, скрытой под седыми усами. Это был хороший знак. Он много месяцев не видел сына в столь умиротворенном состоянии духа. Телефонный звонок поступил после тяжелого дня, когда инспектор с усталым, изборожденным морщинами лицом вошел в свой дом. Он услышал ответы Эллери по телефону — и черты его разгладились.
Голос Эллери был до того жизнерадостным, что инспектор понял: произошло что-то знаменательное. Инспектор встал, едва дыша и прислушиваясь к разговору.
— Пит! Ты где? Великолепно! Замечательно, Пит! Коннектикут, говоришь? М-да, достаточно умно... Не важно... Молодчина! Грандиозная работа. Достал бумагу?! Береги как зеницу ока! Нет. Сделай копию и пришли мне, как только вернешься, — хоть в три часа ночи. Я жду. Все. Хорошо, поспеши.
Инспектор услышал, как Эллери со стуком положил трубку на рычаг и прокричал:
— Джуна! Все кончено! Дело раскрыто!
— Что — кончено? — спросил старик, увидев Эллери.
— Отец! — Эллери схватил отца за руку и потряс ее. — Мое расследование закончено. Пит Харпер...