Тайна графа Эдельмута
Шрифт:
Впрочем, к вечеру все поменялось.
— Хоть ты совсем и не походишь на ее сиятельство Эвелину, — вздохнул Понс, подозвав к себе Эвелину-Анну, — но придется… н-да, придется тебе ею быть, что поделаешь.
Все объяснилось просто: не было краски для волос, а по сценарию полагался небесный ангел с белокурыми волосами. Черные волосы Эвелины к образу ангела совсем не подходили, белокурые же Марион — как нельзя лучше.
Девочек поменяли. Теперь Марион должна была играть девочку из монастырского приюта, позже — белокурого небесного ангела. А Эвелине с
— Что бы с тобой сделать, — бормотал озабоченно Понс, — что бы с тобой сделать, чтобы ты хоть чуточку походила на дочь графа? Ведь у тебя нет даже таких чудных рыжих волос, какие я видел у ее сиятельства в гробу…
Но артист всегда найдет выход. После долгих поисков ей нашли рыжий парик, набелили мелом лицо, подкрасили глаза и одели в платье изумрудно-зеленого цвета с пышными рукавами-пуфами. Из парика состроили сложную прическу, какие носят только высокопоставленные дамы — со множеством разноцветных стеклышек, имитировавших драгоценные камни. А поверх платья через плечо повесили широкую ленту с графскими «орлами».
— Постарайся, — попросил Понс, — постарайся войти в образ дочери графа. Представь, например, что она могла думать, когда ее первый раз ввели в замок. Ну?..
Эвелина честно старалась. Но, увы, чем больше она старалась походить на самою себя, тем меньше нравилось хозяину труппы.
— Бог ты мой, ну разве так графиня Эвелина ходит? Разве так она держится? Где гордая осанка? Где величие во взгляде? Ой, ой, ой, ой…
Понс стонал. А Эвелине было смешно.
Хуже всего дела пошли в сцене, где толстый Понс, совсем не похожий на Бартоломеуса, переоделся Безголовым Монстром. Надев бутафорскую голову, он подскочил к ней и заорал страшным голосом «А-а-а-а-а!»
Вместо того, чтобы испугаться, Эвелина не удержалась и прыснула со смеху.
Это было последней каплей.
— Ленивая девчонка! — вышел из себя Понс. — Зачем тебя сюда взяли? Ты не заработала свой хлеб! Сегодня ты остаешься без ужина!
Он замолчал. Все замолчали. В наступившей тишине девочка несмело подняла глаза. Она взглянула в лицо Понсу, взглянула только на миг — и увидела… нет, не злого, раздражительного и требовательного хозяина театра. А просто несчастного человека. Которому хотелось поставить потрясающую пьесу… но не было краски для волос… и пришлось заменить актрис… и что поделаешь, если бестолковая девчонка не играет «ее сиятельство» так, как он этого хочет…
Эвелине стало до боли жалко беднягу.
— Давай попробуем сначала, — кисло улыбнулся Понс. — Постарайся… пожалуйста, сыграть «настоящую» Эвелину. Держись величаво и гордо. Прошу тебя! Гордо и величаво!
— Я постараюсь, господин Понс, — серьезно пообещала девочка.
С этого момента и все последующие дни Эвелина старалась. Очень. Понс нещадно гонял ее с утра до вечера. Не ходить, а выступать! Держать голову, как истинная дочь графа! И уметь смотреть с высоты своего маленького роста не снизу вверх, а сверху вниз!
— Величаво и гордо! — не уставал твердить Понс. — Гордо и величаво!
Теперь
Итак, репетиции продолжались с утра до вечера. Махала бумажными крыльями небесный ангел Марион… пускала слезы «матушка Молотильник» — фрау Понс… произносила пламенные речи в защиту города Эвелина… стучал клювом по крышке гроба, собирая хлебные крошки, орел:
Стал я птицей гордой, но грустной, Отомстить ему дал зарок!..Понс был донельзя доволен.
— Очень хорошо, очень хорошо. Только немного погромче голос, и немного пошире шаг… и будь так добра: еще немного постарайся — и сделай так, чтоб глаза у тебя стали зелеными…
Новый вариант пьесы продвигался. Уже в ближайшую субботу намечалось первое представление. А такое простое дело, как дать орлу волшебную конфету и тем самым наконец превратить его в графа, детям до сих пор не удавалось.
Ночь, тьма, в фургоне все спят: старый Хенрик у входа, Марион на сундуке с платьями, подложив под голову парик с рогами, господин Понс — на фоне декорации бушующего моря. Тихо мерцает пламя свечи в фонаре, что висит на крюке прямо над его лысиной.
Две руки. Две белые в свете свечи руки тянутся к шее спящего актера.
Вот они остановились. Вот взялись за цепочку на шее. Вот потянули — тихо-тихо — цепочку вверх, и вверх, и вверх…
Гладкая лысина — это хорошо, это позволяло цепочке двигаться без препятствий. Но голова слишком большая. И приходится потянуть с другой стороны — там, где на цепочке висит ключ.
Ключ начинает свое восхождение: тык-дык… — с подбородка на губу, тык-дык… — с губы на нос, тык-дык… — с носа на брови. В густых бровях он несколько запутался.
— А?.. Что?.. — дернулся Понс, подскочив в постели. — Что случилось? Где? И кто зажег фонарь? — Глаза Понса, прищурившись, остановились на Пауле. — Ты что это тут делаешь?
— Ой! — Мальчик выглядел неподдельно испуганным. — Ей-богу… Простите, господин Понс… Я думал, это Марион. Хотел подшутить: снять с шеи крест, а утром она бы стала искать. Получилось бы очень смеш…
— Я те дам! — взмахнул кулачком рассерженный актер. — С твоими шуточками! Марш в постель и…
— Сей же миг, господин Понс! — Одним прыжком мальчик очутился в постели.
Пробормотав еще что-то, Понс перевернулся на другой бок. Совсем недолгое время спустя декорации бушующего моря озвучились громким храпом.
— Эх, — тихо вздохнул Пауль, — ну никак не получается. Уже третью ночь подряд он просыпается. В первый раз он принял меня за муху, второй раз — за мышь, а теперь…