Тайна Иппокрены

Белоусов Роман Сергеевич

Однако, несмотря на то что граб-стритовская продукция занимала как бы «нижние этажи» английской литертуры того времени здесь, как отметил академик М. П. Алексеев, вырабатывался тип писателя-профессионала, от которого требовалось уметь писать все: и проповеди, и фарсы. Одного из них изобразил живописец эпохи Уильям Хогарт на своей картине «Нищий поэт». В убогом жилище под самой крышей ютится с семьей бедствующий стихотворец. В комнате беспорядок и разорение: на полу листы исписанной бумаги, вырванные страницы «Граб-стрит джорнэл», в пыли на досках камзол хозяина. У камина сушится детское бельишко, за занавеской на кровати заливается криком младенец. А у двери разыгрывается шумная сцена: бойкая молочница угрожающе предъявляет счет внушительной хозяйке, занятой починкой штанов мужа.

В такой обстановке не многое насочиняешь. И бедняга поэт с досадой почесывает затылок под париком. Он примостился за небольшим столиком у окна. Это его рабочее место — бумага, свеча, за спиной на стене полочка с двумя томиками (домашняя библиотека!). Ему заказаны стихи о богатстве. Какая

ирония! Нищий, воспевающий роскошь. Нет, как бы говорит его взгляд, истинная мудрость не в презрении к земным благам, увы, ему недоступным.

И так, в бедности, влача убогое «чердачное существование», жили многие обитатели Граб-стрит. Нищета, презрение и гонения — таков был удел английского писателя. Рисуя его облик, Бен Джонсон писал о своем собрате — драматурге XVII века Томасе Деккере, причисляя его к числу бедствующих поэтов, «голодных бедняков, на которых всегда грязное белье и которые ничем не могут похвастаться, кроме худого лица, выглядывавшего из рваной одежды — живого воплощения нищеты». Бывало, им не на что было купить даже бумагу и чернила, чтобы записать свои вирши. Приходилось клянчить в лавчонках, как это делал, к слову, бесприютный Ричард Севедж, окончивший свои дни в тюрьме, где его похоронил на свои деньги жалостливый надзиратель. Подгоняемые неизбывной нуждой, граб-стритовские братья работали не выпуская пера, и все же призрак долговой тюрьмы постоянно витал над ними. Не миновал тюрьмы, к примеру, ни Томас Деккер, ни его современник Роберт Грин, оставивший описания портретов виртуозов мошеннического промысла, «королей» лондонского дна. Не миновали ее и современники Дефо, не говоря о нем самом, — Самуэл Джонсон, Джон Мур, Драйден Лич, а позже Тобайас Смоллет и многие другие. В разные годы среди заключенных за неуплату долгов в лондонских тюрьмах постоянно пребывали сочинители, несчастные виршеплеты и борзописцы. Так, в 1728 году из шестисот (по другим данным — несколько тысяч) содержащихся в лондонских тюрьмах под стражей должников немалую часть составляли авторы и издатели с Граб-стрит.

Вблизи этой улицы начал и закончил свои дни и Даниель Дефо. И это символично, считают некоторые современные английские литературоведы.

Родился Дефо на Фор-стрит, у северо-восточной границы Сити, в районе Смитфилд, где когда-то сжигали еретиков. Отсюда мальчишкой менее чем за пять минут добирался он по улочкам-морщинам, избороздившим чело порочного города, до Мурфилдса. Лондон был тогда не так уж велик, хотя в нем проживало шестьсот тысяч, и даже ребенок мог без особого труда пешком пересечь его. Мимо церкви Св. Варфоломея, скотопригонного рынка, по Ньюгейт-стрит, мимо знаменитой тюрьмы, пересекая Олдергейт-стрит, Даниель оказывался на Ламбет-роуд у Бедлама — дома для умалишенных, вначале находившегося в бывшем Вифлеемском монастыре, приспособленном после изгнания монахов из страны и конфискации их имущества в 1547 году под сумасшедший дом, а позже, в 1675 году, переведенного в новое здание в районе Мурфилдса. Посещение Бедлама, расположенного в приходе Сент-Джайлса, в ту пору рассматривалось как развлечение, одинаково доступное и взрослым, и детям. Даже знатные дамы не стеснялись здесь появляться в дни, когда Бедлам был открыт для обозрения, и с откровенным любопытством разглядывали несчастных в специальные «окна для гостей».

Забредал маленький Даниель и во двор тюрьмы Брайдуелл, где в подземных погребах бывшего старинного замка содержали политических и религиозных преступников. А наверху, во дворе, окруженном деревянным забором высотой в 22 фута, публично пороли малолетних воришек. Крики их разносились окрест, оставляя зрителей абсолютно равнодушными к судьбе бедных созданий. Экзекуция продолжалась до тех пор, пока судья, восседавший тут же за столом, держал молоток в воздухе. Чтобы заработать на первых порах несколько ударов плетью, достаточно было стащить какую-нибудь мелочь вроде оловянной ложки. И, выраставшие в нищете, многие начинали свою жизнь с преступления. Их толкало на это, как писал Дефо, отсутствие разумного воспитания. Он предлагал усовершенствовать школы и приюты для малолетних, дабы уберечь от губительного влияния несчастных детей, из которых многие что ни год попадают в руки палача.

Между тем дети продолжали расти, познавая все тяготы бытия, и призывы Дефо оставались гласом вопиющего в пустыне. Жизнь ребенка, родившегося в трущобах, ценилась меньше наперстка. И нередко новорожденных оставляли умирать прямо на улице или душили и бросали в мусорные кучи и сточные канавы. Те из них, кто случайно выживал, становились ненужным бременем в приютах на попечении «нянек», которые калечили их, стараясь как можно скорее извлечь пользу, для чего заставляли просить милостыню. Если ребенок был слишком слаб и становился в тягость, от него быстро отделывались — «вливали ложку джина в горло, и он тотчас задыхался». Варварский этот способ был настолько распространенным явлением, что его не преминул изобразить Хогарт на своей гравюре «Переулок Джина».

В шесть-семь лет приходилось вступать в мир, обычно становясь учеником какого-нибудь проходимца, который занимался опасным промыслом. Многие из детей своей судьбой походили на будущего героя Дефо — оборвыша Джека по кличке Полковник. Как и он, бездомные и голодные, днем они промышляли воровством, а ночью, особенно в холодные зимы, забирались в угольные ямы или устраивались под укрытием теплой золы на стекольном заводе.

Дети трущоб служили также добычей торговцев живым товаром — киднэпперов, самых отъявленных негодяев. Похищенных продавали на суда, отправлявшиеся в Америку

или Индию. «Бритиш газетт» описывала «страшную сцену, разыгравшуюся неподалеку от Лейкестер-филдс, где молодого парня преследовало несколько дюжих молодцов с криками «держи вора!». Прохожие задержали паренька. Он заявил им, что не вор, что преследователи похитили его, заковали в цепи и вместе с девятью другими ребятами собирались отправить на корабле в Индию. Ему чудом удалось вырваться. Весь свой гнев публика обрушила на преследователей, сбросив одного из них в пруд.

Эти грабители человеческой плоти, — продолжала газета, — останавливали подростков на улице и заманивали под разными предлогами в свои притоны. Они же приходят в регистрационные конторы, нанимают молодых людей в слуги, а потом продают их либо на военную службу, либо в колонии».

Совершая путешествия по лабиринту улочек прихода Сент-Джайлса, Даниель, как и маленький Джек Полковник, наблюдал жизнь «Республики Граб-стрит», ибо ее меридианы, помимо самой улицы Граб-стрит, охватывали многие переулки и улицы этого прихода. И название «Граб-стрит» со временем превратилось. в топографическую метафору для всего мира отверженных, ютившихся в трущобах этого района. Здесь нравственно изуродованные нуждой и бесправием обитали «герои» лондонского дна. Отчего кварталы, раскинувшиеся вокруг церкви Сент-Джайлса, называли не иначе, как «воронье гнездо» — царство нищих и бездомных бродяг, где держали «малину» воры и бандиты, орудовали фальшивомонетчики, скупщики краденого, заезжие иностранные авантюристы и девицы с дурной репутацией. Многоквартирные дома в этих трущобах были окружены бесчисленными пивнушками, публичными домами, ночлежками, где за пенни любой нищий, бродяга или пьяница мог переспать ночь. Долгое время здесь, например в Кок-эли, на углу Фор-стрит и Уайт-кросс-стрит, Джонатан Уайлд вместе со своей подругой Мэри Миллинер содержал под видом питейного заведения притон, кишевший уголовниками, проститутками и шулерами. Журналиста Дефо не раз приводило сюда профессиональное любопытство.

* * *

В таверне «Королевская голова» было душно от табачного дыма, винных испарений и копоти свечей. За стойкой разбитная Мэри Миллинер — розовощекая, пышногрудая и улыбчивая — только успевала наполнять кружки. «Черный жгут» и «Синяя погибель» — портвейн и джин — пользовались наибольшим спросом. Старому доброму английскому пиву, клерету, пуншу или хересу, который так любил толстяк Фальстаф, находившиеся в зале предпочитали крепкие «мужские» напитки.

В этот вечер в «Королевской голове» — своего рода центре «вороньего гнезда» — собралась не совсем обычная публика. Здесь был представлен цвет лондонских уголовников — молодцов с большой дороги, представителей разнообразных «специальностей» воров и бандитов.

Часы на церкви Сент-Джайлса пробили полночь. Наступала пора, когда многим из тех, кто сидел в таверне, время было выходить на промысел. Однако все оставались на местах.

Сюда, в Кок-эли, пожаловали завсегдатаи многих лондонских притонов. Среди гостей можно было увидеть тех, кто привык посещать «Черного льва» — таверну на Ньютон-стрит, в трущобах Друри-лейн, где собирался удалой народ, промышлявший грабежом; и тех, кто предпочитал многолюдный кабачок «Роза» на Рассел-стрит, радушно встречавший и мошенника, и честного бродягу; и тех, кто обычно коротал вечера в «Короле Томе» на Ковент-гарден, поджидая час выхода на «дело»; и, наконец, тех, кто укрывался в «Голове Сарацина», в Смитфилде.

Что же привело сюда, в «Королевскую голову» эту разношерстную по своим вкусам и привязанностям публику? Все эти крупные и мелкие хищники прибыли из разных концов славной столицы на своеобразный слет представителей лондонского блатного мира.

Больше всего было «делегатов» от районов Мурфилдс, Шоредит, Спителфилдс и Розмэри-лейн, которые славились как цитадели преступного мира и где держали «малину» многие из присутствующих.

За столами на виду восседали матерые «скокари» — взломщики и «уздечки» — «рыцари» большой дороги; рядом с «медвежатниками» — специалистами по магазинам и «саламандриками» — лавочными ворами сидели «щипачи» — виртуозы ширмачества — карманных краж; чуть поодаль, зная свое место, жались «полпенники» — мелкие воришки-малолетки. Выделялись своими нарядами представители многоликой «фасонной банды» — респектабельные воры, за ними — домушники по прозванию «мягкая нога», еще дальше, у стены, — конокрады и шулера, всем своим независимым видом как бы говорившие, что они не имеют отношения к этому преступному сброду. А между тем карточная игра, по словам Г. Фильдинга, была первой школой, где получали воспитание знаменитые разбойники. Их число постоянно пополнялось за счет проигравшихся в карты. У них был один выход — дорога на дно. И часто среди хищников уголовного мира оказывались разорившиеся на карточной игре фермеры, выпускники Кембриджа, мелкие дворянчики и т. д. Став на путь преступления, они тем не менее отличались вежливостью, так и не сумев избавиться от этой привычки своей прошлой жизни. Их называли «рыцарями дороги», и они действительно поражали удивительным несоответствием в поведении. Знаменитый «капитан» Макклин, например, отправил два письма с извинениями человеку, которого он случайно ранил при ограблении, и предложил вернуть большую часть ценностей, если тот встретится с ним у Тайбернских ворот как-нибудь в полночь. Другой разбойник, ограбив ехавших в карете, вернул им часть денег, когда узнал, что пассажирам предстоит долгое путешествие. Такую же «сердобольность» проявят и некоторые герои Дефо, в частности Джек Полковник, вознамерившийся во что бы то ни стало вернуть награбленные деньги бедной служанке.