Тайна исчезнувшей шляпы
Шрифт:
Эллери помолчал, потом сказал:
— Что-то у тебя получается не так, отец. Шляпа-шляпа… Где-то мы оплошали. — Он опять помолчал. — Что ни говори, все упирается в шляпу. Стоит разгадать загадку цилиндра, что был на Филде, и получишь ту самую неопровержимую улику, которая укажет на убийцу. Я убежден, что мы только тогда окажемся на верном пути, когда сумеем объяснить загадку исчезнувшей шляпы.
Инспектор энергично закивал:
— Я тоже со вчерашнего утра, после того как ночью хорошенько пошевелил мозгами, чувствую, что мы со своим расследованием забрели куда-то не туда. Вот уже среда подходит к концу, а проблеска
Зазвонил телефон. Инспектор подскочил к аппарату, внимательно выслушал собеседника, который неторопливо ему что-то поведал, сказал в ответ пару слов и повесил трубку.
— И кто это тебе по ночам шепчет на ухо секреты? — с ухмылкой спросил Эллери.
— Это был Эдмунд Круе. Помнишь, вчера я попросил его обследовать Римский театр. Так вот, он провел там весь вчерашний день, и сегодняшний тоже, и твердо убежден, что никаких тайников в театре нет. И если уж Эдди Круе, который на этом собаку съел, говорит, что никаких тайников в архитектуре Римского театра не заложено, значит, их там нет. — Он вскочил на ноги и тут увидел сидящего в углу Джуну. — Джуна! — закричал он. — А ну, быстро в постель!
Джуна, молчаливо ухмыляясь, исчез, а инспектор набросился на Эллери, который уже снял пиджак и развязывал галстук:
— Завтра утром отправляемся в Римский театр и начинаем все сначала. И хватит в бирюльки играть! Кому-то скоро очень не поздоровится.
Эллери ласково обнял отца за плечи.
— Пошли спать, старый хитрец, — со смехом сказал он.
Часть третья
Глава 14
В которой шляпа разрастается до необыкновенных пропорций
В четверг, 27 сентября, на третье утро после событий в Римском театре, инспектор Квин и Эллери встали очень рано и торопливо оделись. Потом они проглотили наскоро состряпанный завтрак под негодующим взглядом Джуны, которого инспектор буквально за ногу вытащил из постели и заставил надеть строгую униформу мажордома.
Пока они жевали бледные оладьи, Квин велел Джуне позвонить Луи Панзеру. Через несколько мгновений инспектор любезно говорил в трубку:
— Доброе утро, Панзер. Пожалуйста, извините за то, что я вас вытащил из постели ни свет ни заря… Возникло важное дело, и нам нужна ваша помощь.
Панзер пробормотал сонным голосом, что он всегда готов помочь инспектору.
— Вы можете срочно подъехать к Римскому театру и открыть для нас двери? Я вам говорил, что закрываю театр ненадолго, а сейчас, кажется, у вас возникла возможность воспользоваться известностью, которую ваш спектакль приобрел в результате убийства Филда. Я пока не уверен, когда именно мы сможем разрешить вам возобновить спектакли, но, вполне вероятно, это случится уже сегодня вечером.
— Замечательно! — донесся из трубки ликующий возглас Панзера. — Вы хотите, чтобы я приехал немедленно? Хорошо, но мне нужно полчаса, чтобы одеться.
— Пожалуйста. Но двери без нас не открывайте и внутрь никого не впускайте. Ждите нас перед входом. Мы обо всем поговорим, когда
Он прижал трубку к груди и вопросительно посмотрел на Эллери, который делал ему отчаянные знаки. Эллери одними губами произнес некое имя, и инспектор одобрительно кивнул. Потом сказал в трубку:
— Вот что вы еще можете для меня сделать, Панзер. Пригласите, пожалуйста, эту милую даму, миссис Филлипс. Я бы хотел, чтобы она как можно быстрей приехала в театр.
— Хорошо, инспектор. Если только она сможет, — сказал Панзер и положил трубку.
— Ну, вот и прекрасно! — воскликнул инспектор, потирая руки, и вытащил из кармана табакерку. — А-а-а! Да здравствует сэр Уолтер Рели и все те трудяги пионеры, которые ввели в наш обиход это вредное растение! — Он с наслаждением чихнул. — Подожди еще минутку, Эллери, и мы идем.
Ричард Квин позвонил в управление и весело отдал несколько распоряжений. Потом со стуком бросил трубку на место и велел Эллери надевать пальто. Джуна уныло смотрел им вслед. Он часто умолял Ричарда Квина взять его с собой, когда они совершали вылазки в город, но инспектор придерживался твердых взглядов относительно воспитания подростков и неизменно ему отказывал. Джуна боготворил своего патрона примерно так же, как человек каменного века боготворил своих идолов, и принимал этот отказ как неизбежность, но продолжал надеяться на лучшее.
День был сырой и холодный. Эллери и его отец подняли воротники и направились к станции метро на Бродвее. Оба молчали. Но возбуждение, светившееся в глазах этих двоих странно похожих и столь разных людей, обещало интересный и плодотворный день.
Этим холодным, ветреным утром Бродвей и многочисленные впадающие в него улицы были безлюдны. Отец с сыном быстрым шагом прошли по Сорок седьмой улице к Римскому театру. На тротуаре перед входом в театр околачивался человек в поношенном плаще. Другой, очень похожий на него, стоял опершись на ограду, разделявшую улицу и площадку слева от театра. Толстенький Луи Панзер у главного подъезда разговаривал с Флинтом. Панзер пожал руку инспектору.
— Значит, запрет будет, наконец, снят? — с сияющим лицом воскликнул он. — Как я рад это слышать, инспектор!
— Ну, не совсем снят, Панзер, — улыбнулся Квин. — Ключи у вас с собой? Доброе утро, Флинт. Хоть сколько-нибудь отдохнуть за эти дни удалось?
Панзер вынул из кармана большую связку ключей и отпер центральный вход. Все четверо вошли внутрь. Следующую дверь директору удалось открыть не сразу, но, наконец, и она распахнулась, и перед ними открылся темный зрительный зал.
Эллери поежился:
— За исключением «Метрополитен-опера» и гробницы императора Тита это, пожалуй, самое мрачное помещение, какое мне приходилось видеть. Вполне подходящий мавзолей для нашего дорогого покойника…
— Ладно, нечего на людей страх нагонять, — сказал более трезво мыслящий инспектор и подтолкнул сына к входу в темную яму партера.
Панзер прошел вперед и включил электричество. В свете люстр и канделябров зал принял более знакомые очертания. Причудливое сравнение Эллери было не так уж далеко от истины: длинные ряды кресел были задрапированы серым брезентом, на уже запылившихся ковровых дорожках лежали мутные тени, голая стена позади пустой сцены безобразно белела за красным плюшем занавеса.