Тайна корабля
Шрифт:
— Ну, а я знаю, что такой нет, — сказал Мак. — Я был квартирмейстером на этой линии.
— Ладно, — возразил Уикс. — Вот книга. Прочтите, что пишет Гойт, — прочтите громко, чтобы и другие слышали.
Вранье Гойта (как уже известно читателю) не допускало двух толкований; не верить было невозможно, а само известие оказывалось радостным свыше всяких ожиданий. Каждый уже видел в мечтах, как бот подходит к хорошенькому островку с пристанью, угольными складами, садами, звездными флагами и белым коттеджем смотрителя; рисовал себе праздную жизнь на удобной стоянке, затем китайский пакетбот, на котором он водворяется в качестве романтического скитальца, но
Так как все снасти были снесены, то спустить ее оказалось не так-то просто. Сначала уложили кое-какой груз: деньги были помещены в крепкий ящик, который привязали к задней банке, на случай, если бы шлюпка опрокинулась. Затем часть корпуса была разобрана до палубы, шлюпка повернута поперек судна и спущена на веревках, привязанных к остаткам мачт. Для плавания в сорок миль не требовалось много съестных припасов и воды, но их захватили в избытке. Амалу и Мак, оба опытные моряки, имели в своих сундуках полное хозяйство; еще два сундука с ручными саквояжами, непромокаемыми костюмами и одеялами были взяты для других; Гадден, при общих аплодисментах, водворил инструменты и хронометр; Гемстид не забыл банджо и узелка с раковинами Бутаритари.
Около трех часов пополудни они отчалили и, так как ветер по-прежнему был западный, пошли на веслах. „Ну, мы тебя выпотрошили!“ — с таким прощальным приветствием обратился капитан к „Почтенной Поселянке“ мало-помалу исчезавшей вдали. Немного спустя пошел сильный дождь; первый обед ели, и первая смена гребцов отдыхала под жестоким ливнем. Утро двадцать девятого забрезжило среди лохматых облаков; в этот час шлюпка на океане выглядит особенно черной и крошечной; и команда посматривала на небо и воду с чувством одиночества и страха. Когда солнце взошло, ветер переменился на попутный, поставили парус; шлюпка понеслась, и к четырем пополудни была у рифа. Капитан, стоя на банке и ухватившись за мачту, рассматривал остров в бинокль.
— Ну, где же ваша станция? — воскликнул Мак.
— Что-то не вижу, — ответил капитан.
— Да и не увидите! — подхватил Мак с выражением торжества и отчаяния.
Истина была очевидна для всех. Ни бакенов, ни вех, ни сигнальных огней, ни станции; потерпевшие крушение переплыли лагуну и высадились на острове, где не было никаких следов человеческих, кроме обломков разбившихся кораблей, и никаких звуков, кроме шума прибоя. Морские птицы, которые гнездовали и жили здесь в момент моего посещения, были в то время рассеяны в отдаленнейших краях океана, и следами их пребывания оставались только перья и невысиженные яйца. Так вот куда они стремились, всю ночь работая веслами и с каждым часом удаляясь от спасения! Шлюпка, как ни мала она, все-таки говорит о работе людей, и хотя выглядит очень одинокой в море, но сама по себе представляет нечто вполне человеческое, а остров, на который они променяли ее, был безнадежно дик, — место уныния, одиночества и голода. Заря пламенела, спускалась вечерняя тень, а они сидели или лежали молча, позабыв о еде, — люди, которым приходилось пропадать из-за лживой книги. Ввиду крайнего добродушия компании ни одного упрека не было сделано Гаддену, виновнику этих бедствий. Но новый удар был принят не так великодушно, и на капитана посматривали довольно сердито.
Однако он вывел их из летаргии. Они повиновались ворча, вытащили шлюпку выше линии прилива и последовали за ним на вершину жалкого островка, откуда открывался
— Ну, так как же быть теперь? — внезапно спросил Мак.
— Да, дело плохо, — сказал Томми. — Где мы, собственно, находимся?
— Я вам скажу, — ответил Мак, — если вы хотите слушать. Когда я служил на китайском пакетботе, мы заходили на этот остров. Он лежал на пути в Гонолулу.
— Черт возьми! — воскликнул Кэртью. — Это нам на руку. Останемся здесь. Нам нужно поддерживать хороший огонь, но здесь довольно обломков.
— Обломков сколько угодно! — сказал ирландец. — Тут только и есть обломки да доски для гробов.
— Но нам придется разводить очень большой огонь, — заметил Гемстид. — Такого костра, как этот, недостаточно; его никто не увидит.
— Не увидит? — сказал Кэртью. — Оглянитесь кругом.
Все оглянулись и увидели пустоту ночи, голую светлую гладь моря и звезды, глядевшие на них; и голоса замерли в их груди при этом зрелище. В этой огромной пустоте, казалось, их можно было видеть с одной стороны из Китая, с другой из Калифорнии.
— Бог мой, какая пустыня! — пробормотал Гемстид.
— Пустыня! — воскликнул Мак и внезапно умолк.
— Это лучше шлюпки, во всяком случае, — заметил Гадден. — Мне до смерти надоела шлюпка.
— А меня сокрушают деньги! — вмешался капитан. — Подумать только, такое богатство, — четыре тысячи золотом, серебром и билетами, — и проку в них не больше, чем в навозе.
— Я вам вот что скажу, — сказал Томми. — Мне не нравится, что они остались в шлюпке — слишком далеко от нас.
— Ну вот, кто же их тронет? — воскликнул Мак с хохотом.
Однако остальные не разделяли его чувства. Они встали, спустились к шлюпке, принесли ящик с деньгами на двух веслах и поставили его у огня.
— Вот мое сокровище! — воскликнул Уикс, приветствуя его шляпой. — Две тысячи фунтов нечего считать, их придется уплатить по счетам. Но остальное! С лишком сорок торговых фунтов чеканного золота, да без малого два центнера чилийского серебра! А! Да ведь этого довольно, чтобы собрать целый флот! Вот увидите, что они подействуют на компас и притянут к нам корабль. Увидите, что вахтенный почует их издали! — воскликнул он.
Мак, который не имел доли ни в счетах, ни в сорока фунтах золота, ни в двух центнерах серебра, с нетерпением слушал эти слова и разразился горьким, насмешливым хохотом.
— Дожидайтесь! — сказал он резко. — Вы скоро готовы будете разжечь этими билетами костер.
Он повернулся, вышел из круга, освещенного огнем, и остановился, всматриваясь в море.
Его слова и уход моментально погасили искры хорошего настроения, вызванного было обедом и ящиком. Группа снова погрузилась в угрюмое молчание, а Гемстид взялся за банджо, на котором обыкновенно играл по вечерам. Репертуар его был невелик: струны заиграли под его пальцами „Родина, милая родина“, и он машинально затянул эту песню, но не успел окончить первой фразы, как инструмент был вырван из его рук и полетел в костер. Повернувшись с криком, он увидел перед собой разъяренного Мака.