Тайна крепостного художника
Шрифт:
Александр сын Сороки Григорьев»
«Дорогой наш Сашатка, кланяется тебе сестрица твоя Катюха, пишущая по просьбе маменьки, и она тоже кланяется, также братец Костя, и все, кто тебя знает и любит. Мы живем неплохо, чего и тебе желаем. Маменька и я шьем на заказ, тем и кормимся, а еще сажали картошку, и она уродилась крупная, жили на ней всю зиму, прикупали мало, разве что у соседей молоко и сметану, мясо, конечно, бывает редко, а на Пасху разговлялись курятинкой. Из соседей померли токмо бабушка Васильевна, да жена у кузнеца Прохора, да еще дочка у Матвеевых после лихоманки. А зато народилось
Любящие тебя маменька, Костя, Катюха».
Получил Сашатка письмо от сестры в последних числах мая, в самый разгар выпускных экзаменов за второй курс обучения, и не смог ответить сразу (да и что отвечать, если скоро должны увидеться?), и не очень проникся словами о визите Милюковой-Сафоновой (ах, не до нее!), как вбежал Антонов и, размахивая руками, сообщил:
— Ты вот тут сидишь, ничего не знаешь, а к тебе там внизу барыня приехали.
— Господи Иисусе, что за барыня?
— Да не знаю, мелкая такая, от горшка два вершка, но глаза жгучие, точно угольки.
— Не от Новосильцевых?
— Нет, я там их никогда не видывал.
На ходу приглаживая вихры, сын художника поспешил к лестнице и столкнулся по дороге с Донатом Михайловичем, шедшим по коридору. Шевеля усами, тот проговорил:
— Ничего себе, Сорокин, гости к тебе какие. А молчал, говорил, что из крестьян.
— Я и есть из крестьян, господин смотритель.
— Хм-м, ну-ну. Дело не мое, только барыня сия на тебя похожа как сестра родная.
— Вы меня смутили, Донат Михалыч.
— Так чего смущаться? Радоваться надо — схожести такой… Ну, ступай, ступай, братец, не тревожься, может — показалось…
Замирая от страха, отрок побежал по ступенькам вниз. И в широком холле, где в училище сбоку помещалась гардеробная, а направо — двери в столовую, а налево — в библиотеку, он действительно разглядел невысокого роста даму в платье цвета беж в полоску, в кружевах и лентах, кофта кремовая с жилеткой, а на голове небольшая шляпка с цветочками. Солнечный зонтик в руке.
Посмотрела на него снизу вверх, и Сашатка вздрогнул: он узнал взгляд своего отца. Совершенно те же глаза. И рисунок губ тот же. Уши, волосы — все похоже. Сам-то он больше походил на свою родительницу, но отдельные черточки от Григория Сороки были и у сына. Видимо, пришедшая барыня их и обнаружила, улыбнулась,
— Здравствуй, дорогой Санечка. Как я рада тебя увидеть!
Окончательно сойдя с лестницы, шаркнув ножкой, молодой человек поцеловал ей руку.
— Счастлив… тоже… С кем имею честь?
— Ты не догадался? Я — Сафонова, урожденная Милюкова, Лидия Николаевна. Коль желаешь, можешь просто, без отчества.
— Не осмелюсь, право…
— Не робей, пожалуй. Ты имеешь право говорить мне так. — И потом, чтоб не объясняться, быстро-быстро затараторила: — Я с семьею еду на Кавказ. Мужа моего, капитана Сафонова, переводят в Сухум, там и станем жить. По дороге из Питера я проведала папеньку у него в Островках, брата Конона и твою семью. А теперь и тебя — тоже по дороге. Завтра двигаемся на Тулу, а потом далее… — Поспешила к торбочке, что стояла на скамейке в углу. — Тут тебе гостинцы… Ничего особенного, так — печенье, карамельки, яблоки из нашего сада. Сам покушаешь и друзей попотчуешь.
— Мне неловко, Лидия Ник… Лида… Я смущен.
— Прекрати конфузиться. — Живо приобняла его и коснулась щекой щеки. — Ты мне не чужой, понимаешь? Я любила Гришеньку как родного. Мы росли вместе. Были разлучены волей обстоятельств… И тебя люблю как его продолжение.
Он стоял пунцовый, перепуганный, сбитый с толку. Еле шевеля языком, тихо произнес:
— Не хотите ли вы сказать, мадам?..
Милюкова-Сафонова помахала ладошкой отрицательно:
— Ничего, ничего не хочу сказать. Я и так сказала слишком много… Просто знай: ты мне не безразличен и дорог. На, возьми еще пять рублей.
— Нет, нет, не надо!
— Слышать не желаю никаких возражений. Купишь себе, что хочешь, что необходимо. Саша, своим отказом ты меня обидишь. Я это делаю в память о твоем бедном папеньке… — И засунула ему в руку скомканную ассигнацию.
Ученик-набилковец окончательно стушевался:
— Уж не знаю, как благодарить…
— Ай, пустое, хватит… Сядем на минутку. Расскажи, как ты учишься, на кого?
Оба устроились рядом на скамейке.
— На кого? — попытался он собраться с мыслями. — На наборщика в типографии, а потом, вероятно, метранпажа. Если что, на кусок хлеба заработаю. Но мечтаю учиться дальше, если добрые люди мне помогут, как обещали…
— Добрые люди? Кто это?
— Сестры Новосильцевы.
Чуть помедлила, вспоминая, а потом кивнула:
— Знаю, знаю, мне кузен говорил, Николя, архитектор, однокашник их брата. Так они принимают в тебе участие?
— Привечают, да. Ведь у них работал мой крестный, царство ему небесное. Так и познакомились.
— А куда, куда ты хотел бы дальше?
Он потупился:
— Я мечтаю о Катковском лицее…
— Да неужто? Было бы чудесно. Только ведь крестьян туда не берут.
— Коли Екатерина Владимировна не отступит от слова, то меня усыновит и фамилию свою даст.
Лидия Николаевна вспыхнула:
— Этого еще не хватало!
Мальчик растерялся:
— Отчего же, Лида?
— Новосильцевым сделаться? Ну уж, нет. Лучше я сама тебя усыновлю. — Но потом замешкалась, прикусив нижнюю губу. — Впрочем, вероятно, мой супруг станет против. Да и папенька может рассердиться. Скажет, что назло ему это сделала — онто Гришеньку не хотел отпускать на волю… Ну, посмотрим, посмотрим, миленький. — Поднялась нервно. — Ладно, мне пора. Надо собираться в дорогу — завтра поутру в Тулу ехать.