Тайна Кутузовского проспекта
Шрифт:
Костенко сунул «воки-токи» в карман, снова взял гнид за уши и, не скрывая уж более дрожи в лице, прошептал:
— Сейчас пойдете на улицу. Ясно? Двор простреливается, положат, если вздумаете бежать. Выйдете к «Пионеру». Там будет стоять такси. Ясно? Сядете на заднее сиденье. Все. Идите.
Отпустив их уши, ставшие сине-красными, он снял с парней наручники, провел по коридорчику к двери и, открыв ее, кивнул на человека, стоявшего на лестничном пролете возле окна:
— Таких здесь восемнадцать… Ясно, нелюди? Старик жив, поэтому вышка вам не светит… Но помните: если решите бежать — пристрелим.
Через
— Докладывает «пятый»…
— На приеме, — ответил Костенко.
— Операция закончена.
— Подозрительных не было?
— Около «Диеты» стояла «Волга»… Когда наши отъехали, она рванула на разворот к брежневскому дому.
— Садитесь им на хвост! Ведите до конца! Установите их, это сейчас самое важное! Еще раз предупредите ГАИ: псы ощерились! Не упустить! На связь выходите в угрозыск местного отделения…
(Имя друга, Николашки Ступакова, не назвал, еще неизвестно, как пойдет дело, — несанкционированность и все такое прочее, а тому еще надо пенсию получить, нет ничего хуже, чем подставлять своих.)
… После того как доктор из «Скорой» сделал Владимиру Ивановичу Строилову укол («мне кажется, он упал головой на тапок, сантиметр бы левее, летальный исход неизбежен»), вызвав медсестру из Пятнадцатой клиники, которая шефствует над сталинскими жертвами и афганскими мальчиками, Костенко рванулся к Ступакову.
Псы сидели в камере: Гуслин Петр Сергеевич, ученик десятого класса, член ВЛКСМ, судимостей и приводов не имел, Залоев Виктор Матвеевич, экспедитор почтового отделения, член ВЛКСМ, судимостей и приводов не имел, и Стружкин Андрей Дмитриевич, шофер отделения связи, член ВЛКСМ, приводов и судимостей не имел.
— Кто дал наводку на квартиру генерала? — спросил Костенко.
— Какого генерала? — Залоев пожал плечами. — О чем это вы?! Мы никакого генерала не знаем… Если б нас на месте задержали, были б свидетели, а так только при Сталине на людей напраслину катили…
Костенко кивнул:
— С тобой ясно… Гуслин, тоже не будешь отвечать?
— А чего мне отвечать-то? Схватили на улице…
— Тебя никто не хватал… Сам сел в такси…
— Это не такси, а ваша оперативная…
— Откуда знаешь?
— Там в багажнике ваш скрючился, пистолетом в спину уперся.
— Стружкин, сколько тебе обещали за дело? — Костенко затушил окурок в спичечном коробке, вопросы ставил устало, незаинтересованно, словно бы обмяк, прикрывал то и дело веки, словно они сделались тяжелыми, неподъемными…
— А я их вообще впервые вижу… Вы мне дело не шейте… Мою машину разбили, приволокли сюда ни за что, ни про что, издеваться над собой не позволю…
— Ну что ж, — Костенко кивнул. — Иди, пиши, что этих псов никогда не видел, и потом можешь катиться ко всем чертям…
Проводив взглядом Стружкина, которого вывел из камеры милиционер, Костенко дождался, пока стих безнадежно-тюремный звук шагов, достал из кармана конверт с поляроидными снимками, бросил на лавку:
— Можете посмотреть… Тут все зафиксировано… Как вы из его машины вылезаете, как с ним прощаетесь… А ведь он сейчас возьмет на себя ответственность за дачу ложных показаний… А это — срок. Ясно, нелюди? Что касается свидетелей
— А мы все сказали, — тихо повторил Гуслин, втягивая голову в плечи; поляроидные снимки рассматривал со страхом, глаза лихорадочно бегали.
Костенко поднялся:
— Пойдем, Гуслин… А ты здесь один посиди, Залоев, подумай… Шагай, Гуслин, я тебя в другую камеру посажу, к серьезным людям, не ровня этому нелюдю, там тебе все по закону растолкуют… Пойдем…
Он стукнул ладонью в дверь, конвоир сразу же распахнул ее, словно подслушивал. В темном коридоре, освещенном тусклым светом лампочки, забранной решеткой, Гуслин услышал хриплый хохот, доносившийся из соседней камеры.
— Посмотри в глазок, — сказал Костенко парню. — Полюбуйся на своих будущих учителей…
Гуслин молча замотал головой.
— Да ты не бойся, — усмехнулся Костенко, — смотри, а то наклоню…
Тот приткнулся к глазку. Три обросших детины в рванье гоготали, играя в «тюремное очко».
— Отворяйте камеру, сержант, — сказал Костенко.
— Не надо, — прошептал Гуслин. — Я скажу… Наводку на генерала дал Федька Рыжий, он со Стружкой в одном доме живет, на Кропоткинской…
Федькой Рыжим оказался Арсений Федяшкин, тридцати двух лет, судимый за квартирные кражи, официант кафе «Отдых». Попросив Ступакова установить связи пса, Костенко заглянул в кабинет, где Стружкин кончал строчить показания.
Дождавшись, когда тот поставил закорючистую подпись, разложил перед ним — трескучим карточным пасьянсом — поляроидные снимки.
— За дачу ложных показаний срок получишь, — сказал Костенко. — Бери второй лист и пиши про Рыжего.
— Про какого Рыжего? — Стружкин съежился, голос стал писклявым, слезливым, отчаянным.
— Ты мне вола не верти, паскуда… Арсений Федяшкин на очной ставке скажет правду, а ты умоешься большим сроком.
— Я без адвоката отвечать не буду…
— Ну и не надо… Никто тебя не понуждает говорить без адвоката… Валяй, вызывай… Только сначала я твоего адвоката к старику Строилову свожу… Поглядим, как он тебя после этого станет защищать.
— На одном адвокате мир не сошелся. Другого вызову.
— Пиши фамилию, вызовем, тварь…
— А какое вы имеете право меня оскорблять?! Я что, в фашистский застенок попал?!
— Знаешь, что бы с тобой сделали в фашистском застенке? Или у нас, при Сталине? Знаешь? Думаешь, если мы вознамерились по закону жить, то вам теперь все можно?! Все с рук сойдет?! Ошибаешься, Стружка… Если б ты был сиротой голодным — одно дело, а ты ж барчук, ты жизнью балованный, тебе лагерь внове будет, а до лагеря еще надо через тюрьму пройти…