Тайна Лоринг-Чейза
Шрифт:
Но сейчас скамьи пустовали. Вокруг не было видно ни души; ни единый звук не тревожил сонного покоя, и только где-то вдали загремело колодезное ведро. Казалось, вся округа, обласканная солнцем, погрузилась в послеполуденную дрему.
Дэвид, усевшись на ближайшую скамью, лениво скользнул взглядом по вывеске над головой. На выбеленном ветрами, потрескавшемся от дождей щите можно было, приложив некоторое старание, разобрать облупленную надпись:
ВЗДЫБИВШИЙСЯ КОНЬ
А выше проступал некий живописный образ, каковой и впрямь смутно напоминал названное гордое и горячее животное, но настолько пострадал
Итак, расположившись на видавшей виды скамье, Дэвид поглядывал на потускневшую вывеску, но мысли его занимало множество иных, весьма далеких от достоинств оного произведения вещей. Мысли вертелись и сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой. То мистеру Лорингу мерещились золотисто-рыжие волосы отважной всадницы, то презрительная улыбка и демонический взгляд сэра Невила. То набегали невеселые раздумья о собственном плачевном финансовом и прочем положении, то удивление и восторг по поводу внезапно вернувшейся памяти. Он вспоминал жестокий поединок, борьбу за жизнь, когда, опоенный снотворным, теряющий сознание, дрался со своим несостоявшимся убийцей Массоном, и тот ужасный удар, вспышку, погасившую свет… И погружение в ледяную воду, когда инстинкт самосохранения заставил цепенеющее тело напрячь последние силы в отчаянной попытке выжить… Он словно наяву вдохнул удушающую вонь скользкого берега… И, наконец, увидел проницательные глаза Шрига и добродушного однорукого здоровяка – капрала Дика. Да, слава Богу, Дэвид вспомнил все до мельчайших подробностей! А рыжие волосы… Ему никогда не нравились рыжие – ни мужчины, ни женщины. И все-таки глаза у нее чудесные – карие-прекарие! И сложена она, словно греческая богиня. Если бы не рыжина…
Тут, ненароком повернув голову, он заметил, что за ним наблюдают. Какой-то широкоплечий, просто одетый господин стоял под высоким деревом, прислонившись к стволу, и рассматривал Дэвида. Угрюмый, разбойничьего вида субъект – нечесаный, дикий, пропыленный пылью дорог. Однако Дэвид с присущим ему непринужденным дружелюбием кивнул и окликнул незнакомца.
– Вы, должно быть, изрядно утомились, уважаемый, – сказал он, растягивая гласные и смягчая согласные. Не стесняйтесь, присаживайтесь рядом, места хватит. Я тоже здорово устал и знаю, что это такое.
– Рядом с вами, говорите? – хрипло откликнулся незнакомец. – Благослови вас Бог: вы первый, кто сказал мне доброе слово с тех пор, как я ступил на берег Англии.
– А, так вы тоже не из здешних мест? – полюбопытствовал Дэвид, подвигаясь, чтобы освободить место.
– И да, и нет! – ответил человек и опустился на скамью.
Он свесил голову и уставился, насупив брови, в землю. Теперь Дэвид разглядел, что он моложе, чем показалось сначала. Глубокие морщины на мрачном, осунувшемся лице и обильная проседь были обязаны своим происхождением не возрасту, а скорее нелегким испытаниям.
– Простите, не могли бы вы сказать, сколько вам лет? – спросил он.
– Сорок один, – ответил тот. – Но выгляжу-то я на все шестьдесят…
– Вам здорово досталось?
– Досталось? – хрипло переспросил незнакомец. – Что ж, можно сказать и так, мистер, можно сказать и так! – Он с какой-то обреченностью вздохнул и провел тяжелой, покрытой шрамами ладонью
– Да? – удивился Дэвид. – Пожалуй, действительно разглядывал. А в чем дело?
– Я помню, как ее малевали, приятель.
– Наверное, она смотрелась тогда совсем по-другому, – заметил Дэвид.
– Вот именно. Так же, как и я… Да, в те дни на этого конягу было приятно посмотреть… Хотя, по правде говоря, тот малый – художник – намалевал чересчур уж круглые бока и, кажется, слишком длинные бабки. Но грива и хвост были хороши. А какой гордый взгляд! Удивляюсь, как еще хоть что-то осталось. Двадцать пять лет прошло… Гостиницей тогда владел Том Ларкин.
– Двадцать пять лет – это долгий срок, – сказал Дэвид.
Его собеседник кивнул.
– Иногда даже больше, чем долгий.
– Вы тогда жили здесь?
– Я здесь родился. Не доводилось слышать имя Баукер, нет? Бен Баукер?
– Нет, не доводилось.
– Значит, вы не из местных?
– Нет, приплыл из-за океана.
– Откуда?
– Из Вирджинии. Это в Америке.
– Не слыхал.
– Вы ведь тоже жили за границей, уважаемый?
– Пятнадцать долгих лет, приятель! В Австралии… Ботани-Бэй [6] . Вам это о чем-нибудь говорит?
6
Каторга, куда ссылали преступников-англичан.
– О! – воскликнул Дэвид. – Вы хотите сказать…
– Я хочу сказать, – сухо продолжал незнакомец, снова насупившись, – что я – каторжник, заключенный, отбывший срок. Я покушался на убийство – вот кто я такой! – За этим заявлением последовало долгое молчание. – Ну? – прорычал он наконец. – Почему вы не встаете и не уходите? Почему не бежите прочь от того, кто всего полгода назад был Заключенным Номер Двести Один? Почему не спешите подальше, словно от чумы, как делают все остальные?
– Потому что все мы подвержены искушениям, – отвечал молодой человек. – Порой я тоже рисковал попасть в тюрьму.
Экс-каторжник изумленно воззрился на Дэвида. Потом криво усмехнулся и, подперев голову кулаком, мрачно уставился в пространство. Он долго сидел молча, потом процедил сквозь зубы:
– Меня швырнули в этот ад… Пятнадцать лет!
– Значит, вы с лихвой заплатили за все, – сказал Дэвид, – и можете начать жизнь заново…
– Ну нет! – взревел Баукер. – Это не для меня! Моя жизнь кончена… или почти кончена! Вот только получу то, за чем вернулся, и больше ничего мне не нужно. Со мной будет покончено… Да, покончено! Пусть делают со мной что угодно – с тем, что от меня осталось! Но сначала… сначала сделаю я. – По его морщинистому лицу прошла судорога; он вцепился в косынку и сдернул ее, словно она его душила.
– Баукер, дружище, – мягко сказал Дэвид, – расскажите мне, что за беда с вами приключилась?
– Нет! – рявкнул Баукер. – Ни за что! Откуда мне знать, можно тебе доверять или нет?
– Можно, потому что я такой же одинокий странник, как вы.
– Ты больше похож на… на одного из них! – огрызнулся Баукер и презрительно сплюнул.
– Из кого «из них»?
– Из благородных, дьявол их раздери!
– И тем не менее я в самом делх так же одинок и так же бедствую, как и ты, Бен Баукер. А может быть, и больше.