Тайна машины Штирлица

Биргер Алексей Борисович

– Теперь понятно!
– воскликнул Ленька.
– Я хочу сказать, понятно, почему ты, Седой, сказал, что объяснение всему - в песенке Высоцкого про "Не давайте ордена Насеру!"

– Да, возмущение было всеобщим, - вздохнул Алексей Васильевич.
– И хоть Высоцкий написал, по сути, антисоветскую песенку - ничего ему за это не было. Слишком многие разделяли его мнение.

– "Фашистский выкормыш", - пробормотал Дашин папа.

– Ну, ты!..
– резко прикрикнул на него Алексей Васильевич.

– А что?
– Дашин папа обернулся, с ехидной улыбкой.
– Как-никак, почетный чекист написал...

– Уже давно не почетный чекист, - хмуро сказал Алексей Васильевич.

– Ничего, восстановят в звании, - хмыкнул Дашин папа.
– Может,

посмертно.

(Тогда ребята этого куска разговора не поняли. Лишь много лет спустя Ленька сообразил, что разговор шел о Галиче. Галич в одной из своих песен назвал Насера "фашистским выкормышем" - и, видно, это была не просто красивая фраза, если она так запала в память Дашиного отца и если он так торжествовал, что поимкой Эйхмана и Насеру утерли нос. В свое время Галич получил "почетного чекиста" за фильм "Государственный преступник". К семьдесят третьему году Галич был не только лишен всех званий, в том числе и этого, но и обсуждался вопрос о его высылке из Советского Союза, за "недопустимые песни". Не только цитирование песен Галича, но и упоминание его имени могло быть приравнено к "антисоветской пропаганде". Понятно, почему Алексей Васильевич так взвился. Надо сказать, и Дашин отец оказался прав. В наши времена, когда имя Галича опять встало рядом с именами Высоцкого и Окуджавы, когда весь великий триумвират был восстановлен в правах, лишение Галича звания "почетного чекиста" было признано "прискорбнейшей ошибкой".)

– А я не понимаю, чего из-за Насера переживать, - вдруг вякнул Димка, - когда Брежнев вон сколько незаслуженных наград получает, и Героев тоже, и ничего. Все только ржут, и все тут.

– Цыц ты!
– прикрикнул на него Алексей Васильевич. И опять повернулся к Дашиному папе.
– Ну, компашка подобралась! Тебе бы этого пацана, - он кивнул на Димку, - в зятья получить, то-то быстро вы вдвоем допрыгаетесь! Оба без ума, что старый, что малый, и оба такого готовы намолоть, что прямо слышно, как Сибирь горькими слезами по вам плачет.

– Ладно, брось, - усмехнулся Дашин папа.
– Как будто мы не знаем... Мне за многое горько и обидно. Что-то мы пропустили в этой жизни... Когда мы молодыми уезжали в Германию - мы знали, на что идем. Мы видели звериную морду нацизма, рвущегося к власти, и хотели этому зверю противостоять. А вернулись - оказалось, что мы не знаем родной страны. Можешь представить, как мне было дико, когда меня, заслуженного офицера, допрашивал в сорок пятом году следователь в новеньком и чистеньком мундире. Таком новеньком и чистеньком, что сразу было понятно: он от всех передряг войны держался подальше! И это наглое ничтожество не верило ни одному моему слову, заранее записав меня в предатели! Если бы не... Да, если бы мы с тобой не принадлежали к особой группе, то тоже хлебнули бы лагерной баланды. А так, обошлось временным отстранением от дел. Я не понимаю, и никогда не пойму, почему нас с тобой и вот такого следователя объединяют под одним словом "чекисты". Мы ж из разных миров... А дальше - хуже. Чиновничество из всех щелей поперло во власть, тупое чиновничество. Торгаши! Не знаю, может, я столько времени провел за границей, что разучился понимать родную страну, но... но ведь есть же понятия чести и совести! И я не могу молчать. Если мне что-то не нравится, я должен сказать об этом, и это не значит, что я антисоветчик, антикоммунист. Наоборот, если миришься со всякой гадостью, то какой же ты коммунист?.. Ладно, разбирайте шашлыки, готовы, надо новую порцию заряжать.

– Тоже мне, коммунист!
– проговорил Алексей Васильевич, принимая шампур с шашлыком.
– Не коммунист, а Дон Кихот, как есть. До сих пор не пойму, как такие блестящие сообразительность, хладнокровие, ловкость в профессиональных делах могут уживаться в тебе с такой наивностью?

– Я - Дон Кихот, ты - Санчо Панса, мы друг друга стоим, - ответил Дашин папа.

– Я, кстати, вся в папу - тоже, то жутко хитрая, то жутко наивная, сказала Даша.
– Вон, за чистую монету принимала все папины рассказы о его жизни, хотя многое там было белыми

нитками шито, и мне ребята сразу глаза открыли. Кстати, у меня есть вопрос: твои папа с мамой - мои бабушка с дедушкой - они настоящие или поддельные? В смысле, они действительно жили в Аргентине?

Дашин папа несколько секунд ошалело смотрел на дочь, потом расхохотался.

– А-а, понял, о чем ты! Настоящие они, настоящие! Тут история вот какая. Когда они решили покинуть Европу, в которой уже разгоралась война, через мои руки уже прошел ряд документов, из которых было ясно, что многие крупные нацисты покупают себе участки земли в Южной Америке и довольно большие суммы переводят в тамошние банки. Посадочную площадку, так сказать, готовят себе, на всякий пожарный. Аргентина была одной из первых в списке и я порекомендовал им ехать именно в Аргентину. Так у меня возникал благовидный предлог для поездок в эту страну. Я уже тогда не сомневался, что война закончится разгромом нацизма и что после войны многих предстоит вылавливать. И что меня, скорее всего, могут бросить на это дело, потому что мне очень многое об этих гадах известно. И я оказался прав.

– А чью фотографию вы сожгли?
– спросил Юрка.

– Этого я открыть не могу. Скажу только, что это была фотография человека, возглавлявшего нашу группу. Как раз в этом году имя этого человека опять всплыло на поверхность - и я, получив предупреждение, что мои враги в Москве, сжег фотографию, как мне ни было жалко. Эта фотография могла рассказать слишком многое... И, возможно, именно она, в первую очередь, была их целью. Еще вопросы есть?

– Есть, - Седой, до того молчавший, теперь оторвался от своего шампура.
– То есть, вопросов много. И почему вас, выехавшего в Германию в конце двадцатых, приняли там без всяких подозрений, и чем вам так дорог ваш "опель", и много ещё чего хотелось бы узнать. Но я понимаю, что на все это вы вряд ли ответите, поэтому я задам только один вопрос. Куда девалось второе ружье?

Наступила долгая пауза.

– Какое второе ружье?
– недоуменно вопросила Даша.
– Исчез ведь только один Старбус, и папа его вернул, и теперь все ружья на месте...

– Твой папа понимает, о чем я спрашиваю, - сказал Седой. Он поглядел на Дашиного папу.
– Можно объяснить остальным?

Тот махнул рукой.

– Валяй, чего там!

– Так вот, - Седой говорил в полной тишине, - не было никакой "необходимой самообороны". Была дуэль.

– Дуэль!?
– все ушам своим не могли поверить.

– Вот именно, - кивнул Седой.
– Когда мы заговорили о том, что Дашин папа - человек чести, то при этих словах у меня возникло в голове слово "дуэль". Ну. среди прочего, что всегда для нас с честью связано. А когда я понял - и, главное, поверил, каким невероятным это ни казалось - что Николай Петрович поехал на дуэль, все идеально сошлось, тютелька в тютельку, всему нашлось объяснение... И почему вы вышли из квартиры вполне добровольно, не пытаясь поднять шум и сопротивляться. И чего от вас было нужно этому "профессору Плейшнеру", и что за сигнал вы ему оставили. И почему вы выбрали именно Старбус, а не что-нибудь подешевле и посовременней. Я не очень представляю, какую роль сыграл в этом ваш "опель", но мне ясно, почему вы выбрали район ипподрома, а не какой-нибудь другой. И даже почему Васька был так напуган. Возможно, я был не прав, никто его не пинал. Как многие кошки, он уловил приближение чего-то нехорошего - приближение смерти в доме. Унюхал, что затевается. И это повергло его в шок.

Седой умолк, и над поляной повисла тишина, которую никто не решался нарушить.

– Николай, это правда?
– спросил Алексей Васильевич после паузы.

– Полная правда, - ответил Дашин отец.

– Ну... Ну и ну!
– Алексей Васильевич покачал головой.
– Такого я даже от тебя не ждал!

– Каслинг!
– напомнил Дашин отец.
– Это был Каслинг.

– Да, конечно, - кивнул Алексей Васильевич.
– И все-таки...

– И все-таки, мне интересно, как парень догадался насчет ипподрома, сказал Дашин отец.