Тайна мертвой царевны
Шрифт:
– Позвольте мне, маман, – настойчиво проговорил Павлик. – Разумеется, первым делом мы бросились туда. Какая страшная картина открылась нашим глазам…
– C’etait un cauchemar… [17] – эхом отозвалась Людмила Феликсовна.
– Я чуть не выронил лампу, – с дрожью в голосе прошептал Павлик. – Верочка лежала навзничь – залитая кровью, которая продолжала струиться из рваной раны на груди. Глаза ее были широко открыты, лицо… такое удивленное… она не верила в свою смерть.
17
Это был кошмар (фр.).
Дунаев резко подался вперед, но Павлик,
– Я искал пульс, я звал Веру, пытался помочь, однако, несомненно, она была мертва. Еще бы, такая рана! Бедная Верочка…
– Бедная Верочка… – подхватило эхо в темном углу.
Дунаев угрюмо смотрел в стол. Поверх скатерти он был застелен убогой клеенкой, которой раньше могло быть место только на кухне, а теперь она оберегала от грязи скатерть – может быть, последнюю, оставшуюся у Подгорских, еще не проданную услужливым Сафроновым. Клеенка выцвела и во многих местах была изрезана ножом.
Нож!
Павлик описывал рваную рану. Сафронов, однако, сказал, что в груди Верочки торчал нож.
– А нож? – спросил Дунаев.
– Какой нож? – удивился Павлик.
– Нож, которым Вера была убита, – нетерпеливо пояснил Дунаев.
Павлик несколько мгновений смотрел на него изумленно, потом оглянулся на темный угол, откуда послышалось:
– Никакого ножа мы не видели.
– Не видели! – подтвердил Павлик. – Но видели манто.
– Какой? [18] – не понял Дунаев. – Верочкин?
18
В начале ХХ века в России это слово употребляли еще в мужском роде, как во французском языке.
– Да нет, не Верочкин, – сказала Людмила Феликсовна и выбралась наконец из своего темного угла.
Она добрела до стола, с мучительной гримасой потирая поясницу и волоча за собой громоздкий и весьма потертый плед. Неловко опустилась на стул, заботливо придвинутый Павликом. Морщинистое личико ее было очень серьезным, ввалившиеся глаза – испуганными.
– Этот манто был не Верочкин. Она вчера показывала нам какое-то жуткое одеяние, которое называла очень весело – малахай. Его она выменяла на свой очаровательный черный манто. Нынче, видите ли, – обстоятельно повествовала Людмила Феликсовна, – моды весьма изменились. Носят, во-первых, то, что у кого сохранилось с лучших времен, а если позволяют себе обновку, то это, прошу извинить за каламбур, самое старое и ветхое старье. Прежним aristos порою приходится бегством спасаться от обезумевших sans-culottes…
Тут Людмила Феликсовна помедлила, как бы позволяя Дунаеву оценить ее историческую остроту, однако ему было сейчас не до аллюзий более чем вековой давности [19] , и госпожа Подгорская, не дождавшись восхищенной реплики, заговорила снова, с едва уловимой ноткой обиды:
– Многие выменивали у прислуги или прочего отребья ношеные, безобразные одеяния на свои прекрасные вещи, только чтобы скрыть свое происхождение. Вот и Верочка завела себе этот малахай. Однако, когда мы увидели ее убитой, она была одета вообще в другой манто, которого я у нее никогда не видала. Серенький. А Верочка, следует сказать, ничего другого, кроме черного, сейчас не носила, ибо была в трауре по бедным господину Инзаеву и Кире, даже малахай выменяла черный, самый простой, а этот манто был с мехом таким, знаете, по воротничку, – Людмила Феликсовна поделала подагрическими кистями затейливые движения вокруг шеи, замотанной в такой же теплый шарф, какой носил и Павлик.
19
Подгорская намекает на события Великой Французской революции конца XVIII века. Началом ее стало взятие Бастилии 14 июля 1789 года, а окончанием считается 9 ноября 1799 года. Беднейшие слои населения, получившие прозвище санкюлотов (в буквальном переводе «бесштанных»), безжалостно уничтожали представителей аристократии, которых презрительно называли аристо – сокращ. от слова «аристократ».
Эта
Что же получается? Какая-то девка убила Верочку, чтобы завладеть этим малахаем? Тоже старалась скрыть свое аристократическое происхождение? Нелепость какая!
Дунаев задумался. Вспомнился не только малахай, вспомнился и черный платок, низко надвинутый на лоб, вспомнились высокие черные ботиночки на шнуровке – в таких раньше ходили гимназистки… Это только казалось, что он бросил на девушку беглый взгляд, когда они столкнулись в дверях, и мало что смог разглядеть во время погони. На самом деле глаза сыщика отметили немало подробностей, которые постепенно всплывали в памяти.
…Рукава малахая были слишком широкие, и там, в дверях, когда Дунаев изумленно смотрел на эти «красные перчатки» на руках девушки, он мельком отметил какой-то блеск на запястье. Золотистый блеск. Теперь он вспомнил золотой браслет, туго обхватывающий тонкое запястье.
Этот браслет принадлежал девушке? Или она украла его у Веры?
Дунаев напряг память, мысленно перечисляя те украшения, в которых видел Веру. Да, она любила браслеты, но они не обхватывали ее запястья, а болтались на них – круглые, в виде колец. Конечно, Дунаев не знал всех ее украшений, но…
– Я знаете, что подумала? – таинственно проговорила вдруг Людмила Феликсовна, перебив течение его мыслей. – Что, если Верочка и эта… особа… обменялись одеждой, а потом она Верочку убила?
– Да зачем ей понадобился этот уродливый малахай?! – с досадой воскликнул Павлик.
– А Верочке зачем? – вопросом на вопрос ответила Людмила Феликсовна. – Возможно, эта особа тоже хотела скрыть son origine! [20]
– Ладно, хотела скрыть, – покладисто кивнул Павлик. – А Верочку убивать для чего понадобилось?!
20
Свое происхождение (фр.).
– Возможно, эта особа не только son origine хотела скрыть, но и еще какую-то тайну! – с загадочным выражением произнесла Людмила Феликсовна.
– Маман! – воскликнул Павлик, раздраженно махнув рукой. – Только давайте не разводить тут невесть каких тайн мадридского двора! Погиб не чужой нам человек, а вы голову морочите намеками. Если что-то знаете, говорите прямо, а не разыгрывайте любительских спектаклей!
Людмила Феликсовна обмякла на стуле, закрыла лицо руками:
– Tu est un grossier [21] , Павлик… Боже мой, что за времена… что они делают с людьми… – Голос ее звучал глухо, скорбно, как вдруг она отняла ладони от лица и воскликнула мелодраматически: – Если сын позволяет себе так разговаривать с матерью, то Верочку вполне могла убить ее подруга!
21
Ты грубиян (фр.).
– Какая подруга?! – Дунаев вскочил так резко, что с грохотом уронил стул.
Подгорские разом вздрогнули так, словно у них над ухом выстрелили из револьвера.
– Маман, да ерунда это… – буркнул Павлик, немного успокоившись. – Это ведь был только сон…
– Ну и что? – воинственно подалась к нему мать. – Ты сам слышал, как Верочка рассказывала: ей приснилось, будто ее убьет son amie pr'ef'er'ee [22] . Зарежет! И что произошло на самом деле?!
– Во-первых, мы не знаем, лучшая ли это была подруга, да и подруга ли вообще… – начал было Павлик, но мать сердито перебила его:
22
Ее лучшая подруга (фр.).