Тайна на дне колодца
Шрифт:
Кочан подбодрил меня:
— Прыгай, не бойся.
Я отпустил руки. Ноги коснулись мягкого, засыпанного песком пола.
Неподалеку, прилепленная к выступу кирпичной трубы, светилась тоненькая восковая свечка. Свет от нее героически боролся с наседающим со всех сторон мраком обширного чердачного помещения. На дымоходах, тянувшихся с разных сторон к кирпичным трубам, расположились во всяких позах с десятка полтора беспризорных. Один из них подошел ко мне. На голове — какая-то рваная черная поповская шляпа. Обут в дырявые галоши,
— Не бойся, Крендель, он фартовый, я знаю, — успокоил его Кочан.
«Фартовый» на их языке — это нечто противоположное фраеру, то есть свой в доску.
— Ты откуда? — спросил Крендель меня, не вынимая рук из карманов.
— Оттуда, — показал я пальцем на крышу.
— Еще скажешь, что ты сам ангел, с неба спустился.
Все вокруг фыркнули:
— Ангел! Ха-ха!
— А ты что за птица? — спросил Крендель приятеля Кочана.
— Это Артист. Петь умеет, — ответил за приятеля Кочан.
— А ну-ка, ну-ка, спой что-нибудь, — сказал Крендель и, подойдя к трубе, где горела свеча, уселся на дымоходе.
Артист принял позу певца, выпятил живот и заголосил что было силы:
Позабыт, позаброшен С молодых ранних лет, Я остался сирото-ою, Счастья-доли мне нет…— Стой, стой! Заткнись! — заорал вдруг, выходя из себя, Крендель. — Что вы все, черт вас побери, одну и ту же песню поете? Хотелось какую-нибудь новую песню послушать, а он все про то же! Ты что, никаких других песен не знаешь?
— Так это же самая жалостливая, — сказал Артист. — Я как войду в вагон, как завою, так все только сморкаются и медяки суют: только подставляй шапку.
— Артист счастливый, — сказал мне Кочан. — Петь хорошо. А вот воровать страшно. Я мильтонов ужасти до чего боюсь!
— Так чего ж не поешь? Ты бы пел, — говорю.
— Как же петь не умеючи? Попробуй сам.
— Мне пробовать незачем, — говорю. — Попробуй ты, я проверю, есть ли у тебя слух.
— Тут не слух. Голос надо.
— Я, — говорю, — лучше знаю, что надо. Ну-ка пропой, как Артист пел: «Позабыт, позаброшен…»
— По-за-быт, по-за-бро-шен… — заголосил Кочан, как говорится, совсем не из той оперы.
Впоследствии я убедился, что у беспризорников, как правило, совершенно не развит музыкальный слух.
Может быть, потому, что они выросли без матерей и никто в детстве не пел им колыбельные песни. Какая-то причина существовала, наверно. Вообще, они были молчаливы. Много разговаривать не любили. Если говорили, то коротко. Только то, что надо.
— Где
— Про Елеску? — усмехнулся я.
— А чего? Хорошо бы и про Елеску.
Книжки на этот раз со мной не было.
— Хочешь, стихи почитаю? — предложил я.
— Без книжки?
— Ну, я и так помню.
— Эй, пацаны, садись ближе, Ангел стихи будет читать без книжки! — провозгласил Кочан.
Я сел на теплый дымоход. Ребята уселись вокруг. Я прочитал им наизусть вступление к «Руслану и Людмиле».
— Здорово! — одобрил Кочан. — Мне бы так, я бы в поездах читал, как Артист. Тоже, наверно, деньги давали бы.
— Еще как давали бы! — подхватил кто-то.
— Ну и чего тут, — говорю. — Выучи и читай.
— Да разве выучишь?
— Почему же не выучишь? Дети легко стихи выучивают.
— Так то дети.
— И вы дети.
— Мы беспризорники.
— Не имеет значения, — сказал я. — Давайте-ка все повторяйте за мной. — И начал: — «У лукоморья дуб зеленый…»
— «У лукоморья дуб зеленый…» — как эхо, отозвались ребята.
Они все подвинулись ближе и сидели передо мной на песчаном полу чердака. В глазах, смотревших на меня снизу вверх, светилась надежда, что они осилят «науку».
— «Златая цепь на дубе том…» — продолжал я.
— «Златая цепь на дубе том».
— «И днем и ночью кот ученый…»
— «И днем и ночью кот ученый…»
— «Все ходит по цепи кругом».
— «Все ходит по цепи кругом».
— «Идет направо… — здесь я делал паузу, — песнь заводит…»
— «Идет направо — песнь заводит…»
— «Налево… — пауза еще больше, — сказку говорит».
— «Налево — сказку говорит».
— «Там чудеса… — После этого страшным голосом: — Там леший бродит!»
— «Там чудеса: там леший бродит!» — Ребята хорошо перенимали интонацию.
— «Русалка на ветвях сидит». — Это спокойно, напевно.
— «Русалка на ветвях сидит…»
И так у нас пошло с некоторыми пропусками, которые я сделал, чтоб ребятам легче было запомнить. Наконец мы добрались до последних строчек:
И там я был, и мед я пил; У моря видел дуб зеленый; Под ним сидел, и кот ученый Свои мне сказки говорил.К этим стихам я разрешил себе прибавить еще одну жалостную строчку:
— Подайте копеечку на пропитание!
— Подайте копеечку на пропитание! — с энтузиазмом подхватили ребята.
— Вот и все, — говорю. — А теперь повторим сначала. Ну-ка разом: «У лукоморья дуб зеленый…»
Дружно повторили стихотворение второй раз. Потом еще и третий.
— А теперь, — говорю, — сами.
Сначала вышла заминка. Никто не отваживался начинать. Потом все же нашелся смельчак, провозгласивший: