Тайна нуля

Казанцев Александр Петрович

Словом, в Мальбарской радиообсерватории при Кембриджском университете давняя ситуация не повторилась, и сообщение без задержки разнеслось по всему свету.

Стихийно возникший в Лондоне под председательством бойкой Мэри Белл-Хьюш комитет связи с «инфракрасными человечками», как с английским юмором назвали предполагаемых авторов космического послания, обратился ко всем ученым мира с просьбой помочь в расшифровке загадочных сигналов.

В разных странах компьютеры были запрограммированы на расшифровку космического «ребуса».

Через день компьютеры сделали

вывод, что «послание основано на двоичной системе и состоит из сгруппированных символов, из которых группы вторая и последняя, а также третья и предпоследняя идентичны».

Однако дальше этого дело пока не продвинулось.

НАДЕЖДА

Компьютеры не были запрограммированы на интуитивное решение загадки.

Но два московских мальчика, школьники-радиолюбители, Саша Кузнецов и Витя Стрелецкий (кстати, едва не утонувшие после падения у Ленинских гор «московского метеорита», угодившего в реку), повторяя азы старинной радиотехники, обратили внимание на то, что принятые в инфракрасном диапазоне сигналы напоминают давно забытую после появления компьютерного радиотелеграфа азбуку Морзе. Если обратиться к ней, то можно прочесть космическое послание как русское слово «Надежда».

Это детское сообщение было принято с недоверием. Кто мог из космоса передавать в тепловом диапазоне русское слово, да еще по условной азбуке «допотопного» телеграфа?

Профессор Хьюш и другие скептики не хотели и слышать об этом, уверяя, что берутся при помощи забытых алфавитов прочесть заданное им слово не только по звездам, но и по огням ночного города!

Однако иначе отнеслись к вспыхнувшему спору между скептиками и романтиками науки во Всемирном Звездном комитете, который более суток тщетно разыскивал затерявшегося в космосе русского астронавта Вязова-Джандарканова.

При всей невероятности передачи в инфракрасном диапазоне русского слова «Надежда» оставалось неясным, как мог сделать это Вязов, если послание исходило от него.

Несмотря на это, Звездный комитет принял энергичные меры. Полученные по его запросу данные от профессоров Хьюша и Белл были сообщены пилотам находящихся в космосе кораблей.

Когда Никита Вязов включил реактивные двигатели, им руководило вовсе не отчаяние, а вполне обдуманная мысль. Как человек действия, он не мог сделать иного выбора.

Никита рассчитывал на то, что земные радиотелескопы, непрерывно исследуя небосвод в разных диапазонах волн, включая инфракрасные, заметят на околоземной орбите вспышки пламени реактивных дюз и расшифруют его послание. Ему помогло и воспоминание о полярниках, унесенных на льдине в океан. Они воспользовались мотком проволоки, который растягивали и сматывали по коду азбуки Морзе, и этот сигнал был принят радиолокаторами.

У Вязова не было проволоки или какого-либо металлического предмета, который отразился бы на экранах локаторов, но вызвать хотя бы один раз тепловую вспышку он мог, правда, уже не повторяя своего сообщения и перейдя на дыхание с задержкой. Двадцать секунд — замедленный вдох, снова задержка

дыхания и двадцатисекундный выдох. Но и это было слишком частым дыханием. Нужно было еще растянуть его, как это умеют делать йоги.

Расчет Вязова оправдался: резервные космолеты по данным английских радиоастрономов все-таки отыскали в необозримых просторах блуждающий на околоземной орбите пластиковый скафандр.

Еще не оправившись от пережитого им потрясения, Никита потребовал, чтобы его доставили к Дикому спутнику, продолжавшему свой путь вместе с остатками таранившего его космолета Бережного.

С Земли Вязову разрешили вновь выйти в открытый космос. Когда ему меняли скафандр, он постарался не выдать боли, которую испытывал при этом от полученных в столкновении ушибов.

На этот раз Никита сразу вышел к вогнутой стороне, которая теперь из-за разворота обломка звездолета после тарана была немного освещена, так что Вязов мог осмотреть чужепланетную технику с рулевыми реактивными двигателями.

Двигатели после тарана заглохли, но они, видимо, включались раньше при попадании метеорита в отсек управления и перевели Дикий спутник на другую орбиту. Вязов облетел вокруг обломка, изучил его, нашел пульт, которого так неосторожно коснулся. Он и теперь взял «пробу» именно здесь…

Все закончилось благополучно, и он вернулся на космоплан спасателей с трофеем, право получить который хотел непременно оставить за собой.

Девушка сидела над рекой, как мраморное изваяние, не сводя глаз с воды. И вот на поверхности появились сначала пузырьки, а вслед за ними показался и сам аквалангист — высокий, мускулистый, поджарый. Он снял маску и сел рядом с Надей, вертя в руках какой-то камень.

Девушка, сразу оживившись, радостно сказала:

— Все-таки нашел! — И в голосе ее звучала гордость за друга.

— Не мог не найти. Метеоритчики искали обычный метеорит, каменный или железо-никелевый, а я-то знал, что метеорит был двойным, потому и представлял, что надо найти!

Надя взяла в руку находку, прикидывая ее вес.

— И такой кусок мог отнять тебя у меня?

Они сели рядом на песок, рассматривая камень.

— А из чего он? Серебро, платина или какой-то сплав?

— Я, пожалуй, возьмусь точно назвать его состав. Это сплав редкоземельных элементов удивительной даже для нашего времени чистоты: церия — 67,2 процента (без трудно отделимой от него примеси металлов лантановой группы), лантана — 10,9 процента, неодима — 8,7 процента, железа вместе с марганцем

— 0,4 процента, причем без обязательных для земных условий окислов железа, как если бы сплав получался не в богатой кислородом атмосфере. Следы урана без продуктов его распада говорят, что образцу не более 100000 лет, но по торию и продуктам его распада можно определить возраст находки в сто семьдесят лет.

— Никита! Ты говоришь так, словно у тебя есть точнейшие аналитические приборы.

— Просто я знаю состав второго обломка Дикого спутника, обломок был отбит от него случайным метеоритом и вместе с ним упал в Москву-реку.