Тайна перстня Венеры
Шрифт:
Тело, сразу вспомнившее все ласки сенатора, мучительно заболело.
Хотя накануне не было ничего плохого или особенного. Минувшая ночь, знакомая до каждого объятия, ничуть не отличалась от тех, которые раньше всегда так нравились.
И все же она оказалась ужасной. Груди, губам, вьющимся волосикам внизу живота так тошно, так противно, невыносимо гадко.
Теренция понюхала свою руку. Отбросив назад длинные ярко-медные локоны, нагнулась к тонкому колену и снова поморщилась: какой-то едкий кисловатый запашок чувствуется и там.
Наверное, это пахнут нелюбовь, тоска, разочарование. Отчаяние. Предательство. В какой-то степени – стыд…
Надо же, какая чувствительность – после лупанария,
Впрочем, ведь сразу, при первом взгляде на Феликса, стало понятно – теперь все будет по-другому. А так, как раньше, уже не получится жить никогда. Всего одно мгновение, короткое, будто вскрик, удар ножа, блеск молнии. И уже вся жизнь перевернута с ног на голову…
Шепотом, очень осторожно, Теренция попросила:
– Петра, просыпайся! Нагрей воды.
И все равно рабыня от страха дернулась и скатилась с ложа. Сначала эта ее манера – пугаться спросонья любого окрика – Теренцию забавляла, потом стала вызывать сочувствие. Длинные стройные ноги Петры были покрыты синяками. Нехотя она призналась, что прошлая хозяйка – жена сенатора Лепида – по утрам просыпалась злая до ужаса и всегда поколачивала, стоило лишь немного замешкаться. И от боязни удара до сих пор не удается избавиться.
Когда рабыня поставила перед ложем высокую бадью, наполненную теплой мыльной водой, Теренция с наслаждением погрузила в пену руки, плеснула на лицо, протерла шею.
Вместе с запахом любовника исчезли остатки сна, и счастье, яркое, теплое, будто летнее раскаленное солнце, засияло в душе.
Приводя в порядок волосы, девушка улыбнулась.
Как же велико желание поговорить с Петрой о Феликсе! Порадоваться: ему намного лучше, жар спал, рана на плече затянулась темно-коричневой корочкой, и оттуда уже не льется желтоватый гной.
Любимый начал понемногу вставать! Разве можно в это было поверить, когда он, беззвучно шевеля губами, едва приподнимался на ложе! Теперь – доходит, пусть и придерживаясь за стену, до прикрытого ставнями окна, жадно глотает через небольшую щель свежий воздух.
Красота любимых лица и тела по-прежнему завораживает. Смешно, наверное, было бы признаться, но – всю жизнь хочется провести, купаясь в его синих теплых глазах. Слова рядом с Феликсом не нужны, бессмысленны. Любимому не требуется говорить: возьми меня за руку, обними, поцелуй – сначала губы, а потом ямочку между ключицами. Он просто делает все это, а как угадывает или понимает – не признается. И о своей любви они в принципе почти не говорили. Сияющее счастье и нежное тепло сладко дурманят голову. И без слов все понятно. Постоянно хочется одного – улыбаться, целоваться, трогать друг друга… Впрочем, кое-что все-таки пришлось обсудить. Бывший хозяин Феликса, Сервилий, ругался на ланисту и требовал, чтобы на следующих же играх Феликса растерзал лев. Ланиста, конечно, пообещал то, что Сервилий хотел услышать. Но потом заверил: как только он получит денег, Феликс может быть свободен. Нельзя сделать его вольноотпущенником – Сервилий поднимет шум. Но вот для побега препятствий не будет. Ланисте, фактически придумавшему этот план, можно верить. Его так поразил лев, совершенно здоровый и вдруг внезапно издохший под улюлюканье распаленной толпы! Он просто боится, что, опять отправив Феликса на арену, навлечет на себя гнев богов. Впрочем, какая разница, почему решил помочь этот перепуганный человек? Главное – поможет… Да, все очень-очень непросто: денег надо много, а Марк Луций Сципион ничего пока не дает, говорит, что покупает мебель для уже снятого дома. Впрочем, у Феликса есть (ну, в смысле, припрятан в укромном месте) красивый дорогой перстень. И если его выгодно продать, может, выйдет откупиться от ланисты. Конечно, находиться в бегах, скрываться
Только вот говорить обо всем этом с Петрой – Теренция посмотрела на стоящую возле окна рабыню, пристально вглядывающуюся в серую морскую бесконечность, – не надо. Она хоть и не осуждает вслух любовь с Феликсом и отношения с Марком Луцием, но, видно же по грустному озабоченному лицу, не поддерживает! А как-то даже сказала, что надо Теренции и Феликсу не размениваться на такие пустяки, как любовь земная, а думать о жизни вечной и принять христианское крещение. Что лев, издохший по воле Господа, был знаком истинной веры, попыткой помочь неопытным душам понять всю силу и любовь Бога. «Что же тогда Иисус сам себя не спас?» – невольно вырвалось у Теренции, которая про себя уже молилась христианскому богу даже больше, чем Юпитеру и Венере, но признаваться в этом Петре не собиралась из вредности. Рабыня пожала плечами: «А по-другому разве люди в него уверовали бы? Всем нам чудо подавай, да сильное, необычное. Вот и пришлось… Люди видели муки его, смерть и воскрешение, свидетельства силы и милосердия. И только потом приняли Бога в свое сердце…»
– Госпожа, у вас, должно быть, появился новый поклонник, – Петра отошла от окна, взяла красивую палу хозяйки и стала оттирать едва заметное пятнышко засохшей грязи. – Стоит под окнами, выглядывает все, когда вы появитесь. И вчера тут торчал. Беднягу можно понять. Вы так красивы!
Теренция едва заметно кивнула. Любовь к Феликсу, должно быть, зажгла в ней такое ослепительно-яркое счастье, что это привлекает внимание. Конечно, и прежде на улице мужчины поглядывали украдкой, одобрительно цокали языками, пытались заговорить или даже коснуться руки. Но теперь – все, как один, оглядываются вслед. И это очень некстати. Не хватало еще, чтобы кто-то из друзей Марка Луция Сципиона, которым он недавно представил свою постоянную любовницу, заметил б, как подруга сенатора бегает в казарму гладиаторов…
– Ох, Петра, что-то я сегодня заспалась совсем. – Девушка сладко потянулась, поправила тунику, разыскала под ложем сандалии. – Давай мне палу, пойду в лавки выбирать домашнюю утварь.
Некрасивое, но обаятельное лицо рабыни вытянулось:
– Опять меня с собой не берете? А если случится что? Кто поможет? Какая же вы легкомысленная! И ведь знаете, что думают о женщине, которая идет одна, без рабыни, какие предложения ей делаются!
Теренция расхохоталась и показала возмущенной Петре язык. Все-таки она чудная! Предоставлена целыми днями самой себе – и еще ворчит! Сходила бы в свои любимые термы, прогулялась вдоль морского берега. Нет, работы просит, беспокоится!
– Не спорь со мной, все решено. – Теренция покачала головой. – Нечего тебе по лавкам ходить, там душно.
«Знаю я ваши лавки», – читалось в осуждающем взгляде Петры.
«А если знаешь – то зачем настаиваешь? Третий – лишний, чем мне тебя занять, пока я буду держать Феликса за руку?» – мысленно ответила девушка и, аккуратно задрапировав темно-синюю накидку, выскользнула за дверь.
Погода выдалась теплой и солнечной. Правда, в соленом дыхании моря еще не чувствовалось весеннего благодушия. Но и ледяного остервенения в нем не было тоже.
По аллее, усаженной пальмами, Теренция скоро вышла к оживленному шумному рынку.
Мимо, мимо!
Надо идти прочь от лавок с тканями – сейчас не время думать о красивой одежде.
Прочь от хозяйственной утвари, всех этих милых плошечек и кубков – в нормальном доме жить с Феликсом в ближайшее время не придется. Хотя все-таки так хочется кухоньку вон с теми симпатичными глиняными горшочками, украшенными белой каемкой, с влажно блестящими гладкопузыми сковородками, изящными чашами для вина…