Тайна пирамиды Хирена
Шрифт:
Три часа мы спорили, ощупывали пальцами каждый изгиб рисунка, рассматривали надпись под разными углами. Павлик даже спустился на веревке, переброшенной через вершину скалы, и повис, пытаясь получше рассмотреть письмена. Наконец пришли к общему соглашению, и я смог записать в блокнот первую расшифровку:
«Исида и Озирис, охраните Тактиз-Амона, рожденного Зекарером, на трудном пути к царским рудникам…»
Значит, мы шли по верному пути: именно здесь проходила
Потом Казимир Петрович снял оттиск с каждой надписи и рисунка, предварительно очистив камни от пыли, смочив и приложив к ним листы специальной тонкой и мягкой бумаги. Похлопывая по бумаге твердой щеткой, удается получить очень точные копии надписей. Такие оттиски — эстампажи — лучше всякой фотографии передают не только мельчайшие детали, но и фактуру камня.
Примерно через час остановились у другого останца. Но как ни осматривали его со всех сторон, не нашли на нем никакой надписи, кроме едва заметного и по-детски примитивного рисунка, изображавшего слона с поднятым хоботом. Казалось, что это даже не рисунок, а просто следы причудливой работы ветра.
— Ну, откуда в пустыне мог взяться слон? — кипятился Женя Лавровский.
Да, глядя на эти пески, трудно было представить, что вовсе не всегда здешние унылые края были пустыней. Когда-то и тут зеленела трава, текли веселые ручьи, шумели листвой кусты, среди которых бродили и слоны, и бегемоты, и жирафы. Но именно эти-то примитивные рисунки на скалах, сделанные явно с натуры, и свидетельствуют, как изменился за века климат.
Мы сделали эстампаж рисунка, чтобы доспорить уже дома. Дольше задерживаться у этой скалы не имело смысла: день уже близился к вечеру, и надо было продолжать путь.
Остановились мы на ночлег тоже возле довольно большого останца с раздвоенной вершиной, похожей на руины крепостной башни, но даже бегло осмотреть его не успели, так быстро упали на землю сумерки. Осмотр отложили до утра.
Басовито загудели походные примусы, призывно зазвенели алюминиевые ложки и миски, и тут все мы сразу почувствовали, как основательно проголодались и устали за день. Лица у всех горели от ветра, на зубах скрипел вездесущий песок, а в уставших от солнечного блеска глазах плыли радужные круги.
После ужина я с наслаждением вытянулся на походной койке, поставленной у скалы прямо под звездным небом. Дождя здесь не помнили уже лет сорок, а солнце не помешает, все равно вставать придется на рассвете.
Лагерь быстро уснул, и я остался наедине с ночью, звездами и со своими мыслями.
Не могу передать, как нравились мне эти ночлеги под открытым небом в пустыне. Хотя рядом спали товарищи, в такие часы пустота диких, первозданных просторов, окружавшая нас со всех сторон, становилась физически ощутимой. Ни стены, ни двери, ни потолок не отделяют тебя от ночи, а яркие звезды над головой лишь подчеркивают беспредельность мира.
И как отлично думалось наедине со звездами!
Утром нам снова повезло. Часа через полтора после начала работы, осматривая одну из вершин останца, возле которого ночевали, я вдруг услышал крик Павлика, работавшего у другой скалы неподалеку. Он призывно махал мне рукой.
Я поспешил к нему.
— Что нашел?
Вместо ответа он присел на корточки и осторожно дотронулся пальцем до обломка камня, торчавшего из песка. Я нагнулся и сразу понял, что это не просто камень, как показалось мне сначала, а обломок плиты, обработанной человеческими руками. Среди трещин проступал какой-то рисунок.
Мы начали разгребать песок, и через полчаса вся плита была уже очищена и лежала перед нами. Края ее были неровны, снизу отколот, видимо, солидный кусок.
Стоя на коленях в окружении всех сбежавшихся сотрудников, я начал торопливо расшифровывать надпись.
Прежде всего бросалось в глаза изображение круглого диска с далеко протянутыми лучами. Они заканчивались маленькими раскрытыми ладошками! Несомненно, это было солнце. Точно так же его изображали на некоторых фресках времен Эхнатона: бог Атон, простирающий над миром свои животворные руки. Какая удача!
— Смотрите, а кто-то пытался отсечь эти лучи, — прошептал над моим ухом художник. Да, во многих местах были видны отчетливые следы резца или какого-то другого острого инструмента; им пытались, очевидно, соскоблить с камня рисунок.
«Сидящая женщина»… Так… «Сын мой»… А имя фараона в картуше явно заменено! Опять женщина, а это птенец перепелки… Мотыга — это сочетание «мр». Потом сова…
А Женя уже протянул мне страничку блокнота со своим переводом:
«Сын мой, мститель мой, Рамзес-Усермар, да живет он вечно. Я сияю любовью к тебе. Охраняют руки мои члены твои охраной жизни… Я простираю власть твою (и) ужас перед тобою на страны все, страх перед тобой до пределов столпов небес».
«Сын мой, мститель мой…» Где я совсем недавно встречал точно такое выражение? Но надо сперва дочитать до конца.
Ниже этой надписи виднелось изображение человека, склонившегося в молитве, а под ним — вторая надпись. Иероглифы ее немного отличались от верхних, словно бы их высекла другая рука.
«Поставил, где повелел великий царь, податель жизни Рамзес-Усермар, жизнь, здоровье, сила, царский посланец, заведующий серебряной и золотой казной, приносящий жертвы богам, тот, которому он доверяет все свои намерения, начальник над хранителями книг в Доме Жизни, Гор сына Бакенамата, по дороге к холмам, в месте…»