Тайна по имени Лагерфельд
Шрифт:
«Я знал, что отличаюсь от других – в амбициях, в интересах, во всем. Особенно мне не хотелось походить на то, что я видел»9, —
объяснит он позднее. Его прическа стала эмблемой скандала, символом его диссидентского поведения в маленькой общине Бад-Бранштедта.
Карл культивирует свое одиночество, свой дух сопротивления всему миру. Его первое убежище – картина, висящая в его комнате, второе – книги, которые он проглатывает. Библиотека отца, состоящая главным образом из книг по истории религии, выглядит аскетически, библиотека матери, которая любит закрываться там и читать философов, кажется более загадочной. Тейяр де Шарден соседствует
Нежная меланхолия, исходящая от этого романа, возможно, находит отклик в его душе10, а главные персонажи напоминают ему собственную жизнь. Рассказ ведется от имени подростка, очарованного своим отцом, одновременно красивым, жестоким и нежным, загадочное поведение которого он пытается понять.
За одно лето поначалу неясные, смутные, непристойные ощущения рассказчика Обжигающего лета выстраиваются в резкое отторжение прогнившего общества, глумящегося над любым желанием. «Все, что в моей душе стремилось к жизни, восставало против этого непостижимого спокойствия»11, – пишет Кайзерлинг. Герой в конце концов узнает «все эти пикантные, ужасные и волнующие секреты»12, среди которых живут те, кто его окружает.
Карл читает и перечитывает роман Кайзерлинга. Он станет его любимым романом. Он восхищается тем, как меняются ситуации в зависимости от условий их восприятия. Он мог бы обрисовать их несколькими штрихами.
Пока он переходит от печатных книжных страниц к белым листам, наполняя их цветом, война заканчивается. В 1947 году тринадцатилетний Ганс-Иоахим Брониш учится в одном классе с Карлом, как всегда сидящим в последнем ряду. Подросток не изменился: «Он одевался не так, как все. Он всегда носил белую рубашку и галстук. Был аккуратно причесан. Для нас, мальчишек, которые приходили в школу босыми, это было, конечно, необычно… Товарищи всегда немного подшучивали над ним. В школе у него никогда не было настоящих друзей. Он и не искал их. Когда нам хотелось играть в футбол, ему не хотелось. Так было всегда»13.
Длинные волосы мальчика из Биссенмора продолжают развеваться, словно символ бунта против образа жизни окружающих. Пример, достойный осуждения. Нужно срочно наказать его, а главное, остричь волосы. Взрослые договариваются между собой. На учителя возлагается деликатная миссия призвать Карла к порядку в том, что касается его волос. Детей его возраста стригут под горшок, по-немецки «под кастрюлю» – на голову надевали горшок или кастрюлю и подстригали все, что торчало снизу. Внушения учителя из Бад-Брамштедта ни к чему не приводят.
Рональд Хольст рассказывает, что тогда преподаватель приходит в семейную усадьбу и просит встречи с мадам Лагерфельд: «Он говорит ей: “Мне нужно поговорить с вами о вашем сыне. Его длинные волосы – это непорядок”. В ответ на что [Элизабет], сорвав с него галстук, бросила его ему в лицо и сказала:
“Видимо, вы все еще нацист!”»14
Мать, презирающая Гитлера и его режим, поддерживает Карла. Превратившийся в фюрера маленький капрал – человек не их круга. Его идеологи и сановники тоже, ведь они превратили нацию в огромную машину для уничтожения женщин, детей, стариков, инвалидов
Нацизм – это абсолютное отрицание моральных ценностей, привитых Карлу и его сестрам. За исключением нескольких анклавов, подобных имению Биссенмор, такое мировоззрение, по правде говоря, не разделяется на берегах Балтики. По мнению деревенского и консервативного общества Шлезвиг-Гольштейна, нацистская пропаганда обещает освобождение от мелких помещиков, символом которых служит семейство Лагерфельд. Крестьянские сыновья обволакивают покровом ненависти младшего из семьи Лагерфельд. Он не такой, как они. Он читает. Он мастерит одежду для своих кукол. Он рисует.
Несмотря на строгость и иронические замечания, Элизабет осознала исключительность своего сына, перекликавшуюся с ее натурой. Оба они в глубине души крайне чувствительны и несчастны в этом загнивающем мире, пытающемся с грехом пополам противостоять апокалипсису. «Моя мать до смерти скучала, я же мечтал лишь об одном – как можно скорее выбраться отсюда»15. Она поощряет то, что отличает его от других. «Когда я спросил у матери, что такое гомосексуализм, она ответила: “Это как цвет волос. Ерунда, в этом нет никакой проблемы”. Мне повезло, что у моих родителей были очень широкие взгляды на мир»16.
Итак, Карл хочет уехать. На первом этапе – вернуться в Гамбург вместе с родителями. Их квартал чудом уцелел под бомбардировками.
Диор в Германии, аромат Парижа
Позднее, в 21.00, состоится большой торжественный вечер. Но сейчас женщины из приличного гамбургского общества, некоторые в сопровождении мужей, с удовольствием пьют чай, сидя в мягких креслах одного из просторных салонов отеля Esplanade. Сейчас, в декабре 1949 года, они дожидаются манекенщиц, которые должны представить осенне-зимнюю коллекцию следующего сезона, созданную по рисункам великого кутюрье Кристиана Диора.
«В ту пору это было невероятное событие. Диор […] – это была звезда, сиявшая на небосводе моды намного ярче, чем все остальные»1, —
уточняет Жани Саме. В 16.00 наконец начинается показ, организованный женским журналом Constanze. Все взгляды обращены на роскошные белые, потом черные длинные туалеты, доходящие до щиколоток. Меховая пелерина сменяется длинным темным манто. Эти танцующие шаги, приглушенные толстым ковром, по которому изящно проходят друг мимо друга модели, сопровождают аплодисменты. Среди зрителей – Карл, который сопровождает свою мать.
У него на глазах оживают картинки из модных журналов, которые он внимательно разглядывал в своей комнате. В шестнадцать лет он с изумлением открывает для себя, что красота не привилегия прошлого, а, возможно, утонченность его времени. «Показы высокой моды были очень традиционными, – добавляет Клод Бруэ, еще одна великая журналистка, писавшая о моде, – но также зрелищными. Манекенщицы, которых очень строго объявляли по номерам, дефилировали с чуть высокомерным видом. Роскошные вечерние платья были великолепны, наряды – весьма искусно отделанными, в высшей степени изысканными… Для подростка это была волшебная сказка, возбуждающая мечты»2. Как и все приглашенные, молодой человек не упускает из этого зрелища ни крохи, но лишь он один способен запомнить все, он мог бы мысленно нарисовать каждый из нарядов. «И потом, Париж остается колыбелью моды»3, – заключает Жани Саме. Карл хочет быть художником или карикатуристом. Пока его интересует не мода, а город-светоч – Париж.