Тайна предсказания
Шрифт:
Сончино презрительно усмехнулся:
— Уважаемый коллега из общества Иисуса, остается только выяснить, кому надо больше доверять — древнему философу или современному ученому?
Замечание математика вызвало беспокойство у кардиналов и клерикалов. Папа тяжело задышал. Великий инквизитор угрожающе поднял руку, затянутую в алую перчатку. Монсеньор Пачиоли закашлялся. Исследователь дьявола Роспильози схватился за свою нюхательную бутылочку. Кардинал Капоччио задремал.
— Вам известно, что ваш коварный вопрос содержит в себе ересь! — прошипел великий инквизитор.
— А вам известно, что все, что говорится на тайной консистории,
— Еретик! — воскликнул на это великий инквизитор.
— Лицемер! — последовала реплика Сончино.
— Проклятие тебе и всем приверженцам языческой цифири!
— Проклятие доминиканскому сброду! Тьфу, черт!
Вероятно, именно последние слова заставили смолкнуть раздраженный ропот. И, словно среди них оказался нечистый, каждый начал оглядывать другого с головы до пят, как пристало бы только шлюхам с Трастевере.
Это оскорбительное замечание по поводу великого инквизитора легко могло привести Сончино в застенки инквизиции, но математик знал, что Папа простер над ним охраняющую длань. Пий V, конечно же, хотел когда-нибудь завершить строительство собора Святого Петра и нуждался в его знаниях и его счетном искусстве.
Поэтому, когда Сончино в поисках помощи взглянул на него, Папа отреагировал непроизвольным движением руки в сторону великого инквизитора и, успокаивая его, воскликнул: "Irascimini, nolite peccare!" [114]
114
Сердитесь, но не грешите! (Примеч. автора.)
После того как снова восстановился покой, слово взял седой старик. Это был Луиджи Лилио, мудрец в области медицины и гений астрологии. Лилио, влюбленный во время, как в соблазнительную женщину, но при этом говоривший, будто он ничто не ценит меньше, чем время, много лет жил в башне Ветров, в Ватикане, и по заказу Пап занимался реформой календаря. От всех этих цифр и календарных событий — начиная с первого человека, Адама, и до Пия V, — он стал странным: с пристрастием спорил с кем-то невидимым, который ни в коей мере не уступал ему в образованности и знаниях, — и поэтому многие утверждали, что это не кто иной, как его alter ego [115] или его демон. После того как Лилио, узнав о предсказании крамольного Коперника, рассчитал роковую орбиту Astrum minax и подтвердил результаты расчетов ученого, он был осужден Папой на молчание под угрозой отлучения от Церкви и всех мыслимых адских мук. От этого знания, говорил Лилио, волосы его поседели и тяжесть легла на сердце. Теперь же он задавался вопросом, почему весь Рим, — а скоро уже и целый свет — с нетерпением ожидает конца света. Он заявил, что не виноват, если апокалипсические события стали известны.
115
Второе "я". (Примеч. автора.)
— Этого никто и не утверждает! — возразил Папа на протест астронома. — Вы не несете никакой ответственности.
Государственный
— Ваше святейшество, а кто же тогда пустил этот слух?
— Вы говорите "слух", ваше высокопреосвященство? — Пий V горько усмехнулся. — Это, как всем нам известно, не слух, но ужасная правда.
— Хорошо, но кто же распространяет такую правду? Этот человек находится сейчас в зале? Среди нас скрывается Иуда?
Папа покачал головой.
— Пусть ответит великий инквизитор!
Словно желая протянуть время, великий инквизитор медленно встал, расправил свою алую пелерину и сказал:
— Раньше священный трибунал считал, что это дело рук одиночки, разработавшего безумный план, чтобы шантажировать нас. Между тем у нас есть предположение, что за этим скрывается хорошо продуманный заговор, имеющий единственную цель — навредить Святой Матери Церкви. Кто же в действительности стоит за этим, мы не можем сказать. Возможно, это заговор турецкого султана или немецких протестантов.
— И какую цель преследуют шантажисты? — спросил Ганцер из миноритов.
— Смехотворную цель, — ответил великий инквизитор, — и потому я считаю, что это лишь жалкая отговорка. Человек, который утверждает, что якобы располагает книгой Коперника (а все данные свидетельствуют об этом), хочет, чтобы священный трибунал пересмотрел приговор о ереси.
Кристоф Клавий встрепенулся и с явной озабоченностью спросил:
— Священному трибуналу известно имя этого человека?
— Разумеется.
— Не хотите его назвать?
Великий инквизитор взглянул на Папу. И когда тот утвердительно кивнул, сказал:
— Его имя — Леберехт Хаманн, бригадир каменотесов на строительстве собора Святого Петра.
Клавий вскочил, словно дьявол разжег адский огонь под его сиденьем.
— Вы его знаете?
Иезуит молча склонил голову.
— Он, как и вы, немец, с той стороны Альп. Откуда вы его знаете, патер Клавий?
Клавий скривился, словно у него в горле застрял комок, и после долгой паузы начал говорить:
— В юные годы Хаманн потерял родителей. Моя семья жила в том же городе, и мой отец, Якоб Генрих Шлюссель, усыновил его. Так Хаманн стал моим сводным братом…
Объяснение иезуита вызвало великое волнение. Кардинал Исуальи из Монте Марано кричал громче всех и спрашивал, почему иезуит еще не предпринял попытки призвать сводного брата к ответу; государственный секретарь Клаудио Гамбара благодарил Бога, что он явил это нежданное чудо, поскольку теперь все должно измениться к лучшему: Клавий передаст книгу Коперника во владение курии, его святейшество издаст буллу против глупых речей о конце света и каждый, кто упомянет об этом, подвергнется преследованию инквизиции.
Услышав эти слова и почувствовав, что все взгляды устремлены на него, иезуит залился краской. Когда же радостное возбуждение немного улеглось, Клавий выкрикнул:
— Все не так, как вы думаете! Ваше святейшество и господа eminentissimi, мой сводный брат и я являемся — не нахожу иного слова — смертельными врагами. Да простит меня Господь!
— Смертельными врагами?
— Смертельными врагами?
Один за другим присутствующие повторяли ужасные слова, и великий инквизитор, который от волнения снял алую перчатку, чтобы ударить ею по колену, осведомился: