Тайна раджи
Шрифт:
До сих пор Дханананд молча в изумлении наблюдал за всем, но тут он вскричал:
— Проклятие! И эта злодейка послала мне яд под видом священного подношения? Посягнула на жизнь раджи, своего господина? Собственной рукой написала письмо? Посадить ее на осла задом наперед! Опозорить при всем народе! Бросить труп ее на съедение шакалам! Не погляжу, что она мать моего первенца, моего наследника. Завтра ради дьявольских своих дел она и сына родного не пожалеет. Наказать ее! Казнить!
— Махараджа! — перебила его Мурадеви. — Махараджа, не принимайте поспешных решений! Откуда вы знаете, что все это подстроила махарани? Может быть, кто-нибудь другой действовал от ее имени? Махараджа, не надо спешить. Поспешность ни к чему хорошему не ведет. Как было со мной? Поспешили тогда — и не стало нашего сына, который был бы теперь наследником и снял бы с вас многие заботы. Тогда никто не осмелился бы посягнуть
51
Согласно древнему индийскому поверью, кобры сторожат сокровища и клады.
Дханананд улыбнулся ее словам:
— Ты, видно, из тех, кто, обжегшись на молоке, учит дуть на простоквашу. Что тут рассуждать? От махарани пришла рабыня, принесла письмо и лепешки. Я своей рукой даю тебе кусок, и кошка от него подыхает. Какие еще нужны доказательства?
— Махараджа, вы думаете, что мне приятно видеть, когда вы гневаетесь на тех, кто был причиной моих страданий? Совсем напротив. Сердце подсказывает мне, что махарани невиновна. А если это так, какая страшная несправедливость может случиться! Поэтому я молю вас, не велите никого наказывать, пока не узнаете наверное…
— Что тут еще узнавать? Какие могут быть сомнения?
— О, сомнений сколько угодно, махараджа, — сверкнула взглядом Мурадеви. — Нужно проверить все: в самом ли деле махарани выполняла сегодня обет, она ли пекла лепешки, сама ли положила их в эту корзинку? Она ли написала это письмо? А может быть, кто-то из ее врагов подстроил все, прикрываясь ее именем? Может быть, и так: она послала лепешки, а кто-то подменил их. Пока вы не будете знать все наверное, нельзя никого наказывать. Послушайтесь моего слова. Чувствует моя душа, что махарани здесь ни при чем. Кто-нибудь другой…
— Другой? Но кто же?
— Не знаю, не могу сказать наверное, но думаю, что это кто-то из моих врагов. Подумайте, если бы вы все-таки отведали этой лепешки, то в том, что могло произойти, все подозрения пали бы на меня. Ведь это случилось бы в моих покоях. Сколько ни тверди я потом, что ничего не знаю, — мне не поверят. И кто защитит меня? Но мы еще узнаем, кто замыслил это страшное дело. Те, кто подослал отраву, станут так или иначе узнавать, удался ли их план. Нужно пустить слух, что вы вдруг занемогли; может быть, тогда виновные выдадут себя. Сейчас я пойду в сад, велю зарыть кошку да заодно посмотрю, кто там ждет желанных вестей под моими дверьми.
Раджа поддался уговорам и отложил расправу над теми, кто покушался на его жизнь. Мурадеви позвала служанку и велела ей вынести труп кошки. Сама она тоже пошла следом за служанкой, унося с собой злополучную корзинку с лепешками. Письмо махарани она припрятала еще раньше. Когда служанка поднимала закоченевший кошачий трупик, Мурадеви шепнула едва слышно:
— Ну, Белянка, хорошую службу сослужила ты мне сегодня!
КОЗНИ ЧАНАКЬИ
Устроив Чандрагупту во дворце, Чанакья стал разузнавать, каково соотношение сил при дворе раджи, кого и с кем можно поссорить. О самом Дханананде он сейчас не заботился, раджа был теперь во власти Мурадеви, и брахман знал, что как крокодил не выпустит схваченную добычу, пока не издохнет, так и Мурадеви, пока жива, не даст радже выйти из-под ее власти. Если бы вдруг и ослаб ее надзор, Чанакья знал средство разжечь ее честолюбие и жажду мести. А пока брахмана интересовали два главных столпа, на которых держались могущество и слава государства Магадхи.
Первым был Ракшас. Пока первый министр ведал делами государства, раджа Дханананд мог спать спокойно. Не было другого человека, который день и ночь неусыпно стоял бы на страже интересов раджи, как Ракшас, не было более преданного и верного слуги своего господина. Дханананд знал это и, безраздельно доверяя Ракшасу, всегда слушался его советов. С тех пор как Дханананд поселился у Мурадеви, вся верховная власть окончательно перешла в руки Ракшаса. Сумалья был слишком юн, Дханананд ушел от дел, и Ракшасу волей-неволей пришлось целиком взять на себя государственные заботы. И Чанакья, к своему удовольствию, видел, что многим это пришлось не по вкусу. Всем хорошо было известно, что первый министр беззаветно предан радже
Чанакья догадывался обо всем и начал действовать. Он явился к Бхагураяну как наставник сына Прадьюмнадева. Военачальник с почтением принял Чанакью и выразил неподдельное удовольствие от беседы с ученым брахманом. Он даже медлил расстаться с гостем и проводил его до самого берега Ганги, к пустыни, где обитал Чанакья с учениками. Увидев бедность, в которой жил брахман, Бхагураян хотел было сделать ему подношение, но Чанакья наотрез отказался, объяснив, что не имеет никаких желаний и поэтому не принимает пожертвований. С первой же встречи Чанакья сумел завоевать расположение и глубокое почтение Бхагураяна. С людьми часто случается, что, открыв в другом поразительное бескорыстие, они навсегда проникаются благоговением к этому человеку и впоследствии не могут отрешиться от своего первого впечатления. Чанакья показался Бхагураяну своей мудростью и добродетелями равным великим святым древности, таким, как Васиштха или Вамадева [52] .
52
Васиштха — один из семи главных риши, по преданию — составитель седьмой книги «Ригведы»; Вамадева — имя риши.
Теперь не было и дня, чтобы Бхагураян не приходил повидаться с брахманом. Каждый вечер, почти в одно и то же время, появлялся военачальник в его обители. Чанакья торжествовал победу. В его руках был человек, владевший главной силой государства Магадхи — ее войском. В известном смысле главный военачальник был могущественнее, чем сам первый министр, хотя и считался в подчинении у последнего.
И брахман знал ту тайную струну, играя на которой можно было сохранять власть над душой Бхагураяна. До сих пор отзывалась болью в сердце военачальника старая обида, связанная с позором и несчастьем Мурадеви. Ведь, сомневаясь в ее рождении и супружеской верности, бросали тень и на него, того, кто добыл и привез своему радже юную красавицу. И когда он встал на защиту женщины, его слов не послушались. Он сочувствовал Мурадеви и разделял ее горе, но его обвиняли в корыстном желании возвыситься с ее помощью. Теперь, когда Дханананд вернул ей свое расположение, Бхагураян радовался, что для Мурадеви снова наступили хорошие дни; но старая обида не изгладилась из его души.
Как-то раз вечером Бхагураян и Чанакья сидели на берегу, у слияния Ганга и Сона. Бежали воды, легкий ветер обдувал свежестью, медленно текла беседа. Бхагураян вспоминал прошлые горести, рассказывал Чанакье, как привез для раджи Мурадеви, как она родила сына, как другие жены, завидуя ей и боясь ее влияния на раджу, в союзе с несколькими министрами оговорили несчастную и никто не пришел к ней на помощь. Под конец он промолвил с горечью:
— Я видел этого мальчика. Теперь он был бы старше Сумальи. У него на руке начертаны были знаки могущественной власти. А раджа поверил наговорам и приказал убить собственного сына. Что тут можно было сделать? До сих пор не могу без боли вспоминать об этом.
Чанакья молча выслушал его рассказ и решил, что самое время заговорить о своем деле. Поэтому, когда Бхагураян, тяжело вздохнув, умолк, он сказал:
— Я очень рад видеть в тебе такую приверженность истине и справедливости. Да вознаградится она в твоей жизни! Не всем людям дано такое качество. Вот, например, первый министр Ракшас — все знают, как он предан своему повелителю, но так ли уж сильно в нем стремление к истине? Вот ты с таким доверием рассказал мне о прошлых днях. У меня тоже есть что поведать тебе. Однако мне хочется тебя спросить: а если бы вдруг кто-нибудь сказал тебе, что сын Мурадеви не умер, и представил бы тебе доказательства, что мальчик жив, да что доказательства — привел бы его к тебе живого и невредимого, — что бы ты сделал для него?